Сахиб Джамал - Черные розы

— Не могу, ханум. Мне и жалко и страшно.

— К дьяволам жалость! Думай только о себе и ничего не бойся.

Взглянув на свою госпожу, Дивана невольно попятился. Глаза ее были до того страшны, что казалось, будто она вот-вот схватит его за горло и начнет душить. Все же он превозмог себя.

— Как хотите, ханум, но я не могу…

— Трус несчастный, червь ползучий!.. — с презрением прошипела Гюльшан. — Завтра же убирайся вон из нашего дома! — И, плюнув ему в лицо, она стремительно удалилась.

«Что делать? Как быть? — металась она по своей комнате. — А что, если воспользоваться любовью Шарифа? — вдруг осенила ее мысль. — Я могу согласиться на все его требования, а взамен потребовать голову Надира?»

Не теряя времени, она послала служанку с запиской к Шарифу, а сама, принарядившись и набросив чадру, поспешно вышла в сад.

Жестокое и бесстыдное решение было ею вынесено. Если Шариф хочет насладиться ее ложем, пусть проявит мужество и покажет ей труп сына Биби.

Шариф не заставил себя ждать. Он пришел на старое место свиданий — в дальний конец забора, разделяющего их владения.

Увидев своего бывшего жениха, Гюльшан ласково заговорила с ним.

— Шариф, милый, пойдем подальше от людских глаз, у меня к тебе серьезный разговор.

Затащив его в самый отдаленный уголок сада, она взяла его руку и, глядя на него искрящимися глазами, прямо спросила:

— Хочешь, чтобы я стала твоей женой?

Шариф встрепенулся. Он попытался было обнять ее, но она ловко выскользнула из его рук.

— Раз я говорю «да», так не будь вором, не торопись! — задрожал ее голос. Но она взяла себя в руки и продолжала: — Шариф, ты знаешь: чувство к Надиру продолжает еще гореть во мне. Он всегда будет стоять поперек нашей дороги… Его надо убрать!

— То есть… как убрать? — спросил Шариф.

— Как хочешь: застрелить, отравить, утопить. Придумывай сам! Ведь это так просто… Разве мало людей, которые убивают друг друга?

— Но я не намерен этого делать!

— А обладать такой девушкой, как я, намерен? Чего ты боишься?.. Мулла Башир и отец сумеют оградить нас от всех неприятностей.

— Нет, Гюль, ты говоришь невозможное.

— Как ты был трусом, так и остался им! Воробьиная у тебя душа!

Шарифу стало не по себе. Белый накрахмаленный воротник душил его, словно петля виселицы.

— Но надо подумать… — прохрипел он.

— Сейчас поздно размышлять и колебаться. Взгляни на меня! За мной охотится немало женихов!

Она сорвала чадру и, приблизив свое лицо к лицу Шарифа, заговорила как помешанная:

— Щеки мои нежнее лепестков тех роз, которые отец ценит дороже своей жизни. Глаза мои всех сводят с ума. И ты каждую ночь будешь находить в них радость… Губы мои, как алая вишня, с них стекает сок страсти… Ими я буду целовать тебя без устали. — Она провела рукой по его волосам. — Я всю себя отдаю тебе… тебе, мой Шариф-джан… Тебе одному!.. — И, обхватив его за шею, она притянула его губы к своим.

— Гюльшан, не терзай меня! — отпрянул от нее Шариф. — И не наводи меня на грех… Ведь я люблю тебя…

Взгляд его блуждал как у безумного. Гюльшан начала осыпать его поцелуями.

— Вот так будет каждый день, каждый час… Только решайся… Я дам тебе свой маленький револьвер…

Потеряв контроль над собой, Шариф схватил ее и начал целовать.

— Прочь! Закричу, опозорю тебя и себя! — вдруг вскрикнула Гюльшан и оттолкнула Шарифа. — Все получишь, если завтра вечером будет покончено с Надиром. Ну, не терзай меня, говори — согласен? Если трусишь сам, найди человека, за деньги любой согласится…

— Хорошо, — еле выдохнул из себя Шариф. — Я могу поехать в горы и поискать кого-нибудь среди горцев.

— Но это долго, Шариф. Я хочу, чтобы завтра на свадьбе покончили с ним. Я, я так хочу, ты понимаешь меня? — И она снова прильнула к нему.

— Ты, ты так хочешь? — заговорил он, ласково заглядывая ей в глаза.

— Да, Шариф, хочу. Хочу для тебя, для нашей любви. Он не должен жить… Не должен!..

— Гюль, ты охвачена огнем бешенства. Одумайся, так нельзя…

— Ах так! — Две звонкие пощечины прозвучали в безмолвном саду, и Гюльшан пустилась бежать.

Семьи Наджиба и Саида мирно сидели за ужином, когда раздался неистовый стук в калитку.

— Аллах милостивый, кто это? — встревожилась мать учителя и обратилась к Надиру: — Сынок, узнай поди, кто решил осчастливить нас и разделить с нами вечернюю трапезу.

Надир мигом очутился во дворе. Отодвинув засов и распахнув калитку, он увидел перед собой женщину в черном покрывале.

— Вы к кому, ханум?

— К тебе, мой дорогой! — шепотом ответила Гюльшан и сбросила с головы чадру.

Надир заметил лихорадочный блеск ее глаз и отшатнулся. Не успел он сообразить, что делать, как возле него возникла безмолвная фигура матери и рядом с ней Наджиб.

— Ай, Гюльшан-ханум! — удивился учитель, узнав дочь хана. — Мать, принимай гостью!

Услышав имя дочери Азиз-хана, Амаль встрепенулась.

— Гюльшан?! — испуганно вскрикнула она. — Эта коварная змея! — Она вскочила, чтобы уйти в другую комнату, но мать учителя остановила ее.

— Не избегай встречи с недругом, дочь моя. Иначе он тебя примет за муравья, которого можно легко растоптать.

Амаль опустилась на ковер.

Поколебавшись мгновение и видя, что ей ничего не оставалось делать, Гюльшан, не надевая чадры, вошла в комнату.

— О Амаль?!. — возбужденно заговорила она, бросаясь к дочери Саида. — Поздравляю тебя, милая, от души, радуюсь твоему счастью!

Амаль в ужасе отпрянула от нее. Она увидела, как в глазах Гюльшан метнулись зловещие искры.

— Тебя, видимо, смущает, что ты оставила моего отца и вышла за Надира? Я одобряю твой выбор.

Подавленная Амаль молчала.

— Ханум, не обращайте на нее внимания, — вмешался Саид. — Она еще не пришла в себя после болезни…

Амаль подняла голову и посмотрела на отца. Только теперь Гюльшан смогла разглядеть ее. Облик Амаль чудесно изменился. Глаза стали живыми, выразительными. Лицо посвежело и еще больше похорошело. Вся она выглядела какой-то одухотворенной, воздушной.

«Ну нет, ты не будешь такой! — поклялась про себя Гюльшан, с завистью вглядываясь в Амаль. — Я сотру с твоего лица лучи радости и счастья. В своем свадебном наряде ты будешь валяться в грязи на кладбище и орошать слезами могилу своего Надира».

И, не обращая внимания на посторонних мужчин, она опустилась на ковер, так и не натянув чадры. Схватив веер, она раскрыла его и начала непринужденно обмахиваться, дерзко оглядывая присутствующих.

Полное забвение обряда, символизирующего целомудрие и чистоту девушки, внезапное появление в поздний час в чужом доме было непростительной дерзостью. Пораженные этим, люди молчали.

— Гюль… какими судьбами? — сухо заговорила, наконец, мать Наджиба.