Альва Бесси - Антиамериканцы

— Разве ты ничему не научилась в партии? — гневно опросил Бен у Эллен.

— Я только поняла, что партия значит для тебя больше, чем мы.

— Ты говоришь глупости!

— Не кричи на меня, — остановила его жена. — Криком ты никого не убедишь. — Он шагнул к ней, но она отшатнулась. — Не тронь меня! У Фрэнсиса Лэнга хватило ума покончить со всем этим, а у тебя нет. Ты так сильно любишь весь мир, что в твоем сердце не осталось места для любви к жене и ребенку!

— Как ты можешь так говорить? — вскипел Бен.

— Да ведь ты и не хотел зарабатывать, чтобы можно было сносно жить.

— Ого! — воскликнул он.

— «Ого!» — передразнила она. — Что ж. Отделывайся смешками. Пусть Джек заботится о ребенке. Воображаешь себя великим писателем только потому, что написал одну книгу. Почивай на лаврах.

Слова жены глубоко задели Бена.

— Эллен, — сказал он, — с тех пор как мы встретились, ты всегда была согласна с моими взглядами.

— Я возненавидела их! — закричала она, и слезы потекли по ее щекам. — Я знаю только одно: коммунисты отнимают у меня мужа. Митинги, митинги и митинги. Ты скорее побежишь на Брайтон-бич делать доклад, чем позаботишься о том, чтобы найти приличную работу.

— А кто даст ее мне? «Глоб»? «Уорлд телеграмм»? Генри Люс?

— Тогда перестань воображать себя писателем! Выбери какую-нибудь другую профессию. Ведь нигде не сказано что ты непременно должен быть писателем и умереть голодной смертью.

— Ты умираешь с голоду?

Каждый, кто стоял в очереди, получил круглый зеленый жетон на шнурке. Солдат оказал им: «Наденьте себе на шею». Все засмеялись и направились мимо лестницы в большую комнату. В этой комнате, пол которой уже был забросан окурками и пустыми пачками из-под сигарет, они уселись на жесткие стулья и стали слушать капрада. Некоторые принесли с собой завтрак в бумажных кульках, у других были чемоданчики и портфели.

Капрал оказался любителем поговорить, и у Бена создалось впечатление, что раньше он подвизался в каком-нибудь театре.

Он умело пересыпал свою речь остротами, принимал по временам эффектные позы и ловко увиливал от некоторых щекотливых вопросов, которых, кстати говоря, было много. Люди терпеливо ждали, что последует дальше.

Все так же, как и в Альбасете, подумал Бен, вспоминая тот день, когда его зачисляли на военную службу. (Ожидание, ожидание и снова томительное ожидание.) И в то же время не так, потому что большинство из тех, кто прибыл в Испанию, пробираясь ночами через Пиренеи и обходя французские патрули, были людьми, каких никогда раньше не видывал свет. Политически сознательные, они полностью отдавали себе отчет в том, что делают. По существу, никто из них не питал никаких иллюзий относительно войны. Искателей приключений было ничтожное меньшинство.

После разговоров с новобранцами и солдатами в лагере Дикс Бен пришел к выводу, что хотя они и ненавидят Японию и Германию, но у большинства из них это просто слепая злоба, вызванная нападением на Пирл-Харбор. Для начала и этого достаточно, полагал Бен, но потом не мешало бы кое-что растолковать им.

Перед отходом автобуса в Дикс Бен позвонил Эллен и сообщил, что направляется прямо в лагерь.

— После основного курса подготовки я возьму отпуск, — пообещал он. — Но, может быть, ты захочешь сама приехать ко мне, когда я смогу сообщить свой адрес?

— Может быть, — равнодушно ответила она.

— Что с тобой, Эллен?

— Ты ведь не совсем глуп? — ответила она. — Я думала, что сказала тебе все достаточно ясно. По-моему, ты делаешь большую ошибку.

— Не думаю.

— Ну конечно, ты же не можешь ошибаться и должен поступать, как находишь нужным. Ты ведь глава семьи.

— Как же я могу поступить иначе?

— Не беспокойся о нас, Бен, — ответила Эллен, и Бен почувствовал в ее словах злую, горькую насмешку. — У нас все будет хорошо.

— Напиши мне, — попросил он.

— Обязательно. Береги себя, милый.

Он звонил Эллен из лагеря Дикс раз в неделю, но это его не удовлетворяло. Людей сближают не телефонные разговоры.

Бен провел в лагере шесть недель и лишь к концу четвертой понял, что к нему относятся тут не как к остальным. Его попытка разузнать что-нибудь не увенчалась успехом. Наконец, поразмыслив как следует, Бен сообразил, что армейская контрразведка должна знать о его политических убеждениях. Да и сам он в анкете, в графе «Военный опыт», с гордостью написал: «1937, 1938 годы — 2-я рота 58-го батальона XV интернациональной бригады Испанской республиканской армии; последнее воинское звание — лейтенант, командир роты».

Бен знал, что к нему будут относиться с подозрением, но то, что он обнаружил 1 февраля, когда его переправили в лагерь Уиллер, в штат Джорджия, оказалось для него неожиданным. Он заметил, что в поезде было необычно много военной полиции, а от одного из солдат узнал, что, по слухам, среди них была значительная группа людей, подозреваемых в симпатиях к нацистам и итальянским фашистам.

После того как поезд миновал Вашингтон, Бен взял за правило спрашивать имя каждого, кто выражал желание завязать с ним разговор. И тогда выяснилось, что среди окружающих немало людей с такими именами, как Бруннер, Хольцхофф, Имплиаццо, Ферручио, Мюллер, Анастасио, Риччи. Рассуждения этих людей о войне подтверждали ходившие о них слухи. «Я займусь этим, как только мы прибудем в лагерь, — решил Бен. — Будь я проклят, если останусь хоть минуту в такой компании».

В Уиллере Бен оказался в одной казарме не только с теми, кто окружал его в поезде, но и со многими другими, кто и по виду, и по разговорам, и по фамилиям не отличался от его спутников по вагону. Но армейский аппарат оказался настолько бюрократическим, что Бен понял: потребуются недели, если не месяцы, чтобы выяснить подоплеку этого странного обстоятельства.

«В Альбасете и Таразоне я не видел ничего похожего, — думал Бен, шагая по огромной территории базы. — Потрясающее обилие всякого добра! (Именно добра — иначе не скажешь). О, если бы все это было у нас в Испании!» Размеры базы, битком набитые склады, горы продовольствия и снаряжения вызывали у него такое чувство, словно он беспомощно барахтался в тягучей патоке.

Это было какое-то гигантское предприятие. В финансовом отделе сложные счетные машины обрабатывали всевозможные учетные карточки и платежные ведомости и выбрасывали их, как конфетти. Людям оставалось только нажимать кнопки.

Около каждой ротной казармы стояли ряды мусорных ящиков с надписями: «Мокрые отбросы», «Сухие отбросы», «Молочные бутылки», «Консервные банки», «Яичная скорлупа», «Отбросы кофе», «Корм для свиней». Поразительная организованность и удивительный порядок (как на всяком крупном предприятии), а с другой стороны — бездушная машина, где вся забота о человеке с его нуждами и чаяниями сводилась к тому, чтобы превратить его в хорошо смазанную и безотказно действующую деталь огромного и сложного механизма (точь-в-точь как в большой корпорации).