Альва Бесси - Антиамериканцы

Вечером пришло письмо от Эллен. Оно было похоже на все другие письма, которые он от нее получал после того, как вступил в армию, — холодное и сдержанное письмо, хотя и начиналось оно словом «милый».

Дочурка скучает по тебе и спрашивает, где ты. Я показала ей твою фотографию, и она сказала: «Бен — солдат». А потом спросила: «А что такое солдат?» Я сказала ей, что ты будешь сражаться на войне за нашу родину. А она спросила: «Почему война?», но я не смогла ей ничего ответить.

Не сомневаюсь, что ты ответил бы ей, Бен. Я знаю, что ты бы смог. Знаю также, что ты ненавидишь войну. Я говорю себе, что ты был прав, вступив в армию, что тебя, по-видимому, все равно рано или поздно призвали бы, если война примет более серьезный характер. А я думаю, что это именно так и будет.

Я скучаю по тебе. Я была бы с тобой не до конца откровенна, если бы не призналась в этом, как и в том, что раза два обедала с Джеком. Я уверена, что ты не имеешь ничего против.

Когда ты получишь отпуск, о котором говорил мне?

«Я бы мог уже получить его, — подумал Бен лежа на койке в казарме. — Я бы мог вернуться в Нью-Йорк недели на две, мы были бы вместе, и я смог бы убедить ее. Почему же я этого не сделал?»

По мере того как близился день вызова в суд, Лэнг нервничал все больше и больше. Он чувствовал себя, как актер за кулисами, ожидающий выхода и не совсем уверенный в том, что справится со своей ролью.

Он не отваживался посещать заседание суда, чтобы следить за процессом. Собственно, он выполнял наказ прокурора Фелпса Биллингса, который рекомендовал ему не появляться в суде вплоть до самого дня его выступления, когда он войдет в зал прямо из комнаты свидетелей. Лэнг был благодарен Биллингсу; он слышал, что Энн постоянно бывает на процессе, и к тому же испытывал такое чувство, что если он появится в зале суда, то Блау немедленно подойдет к нему и поколеблет его решимость выступить в качестве свидетеля. От регулярных доз коньяка его нервозность не только не уменьшилась, а, наоборот, обострилась. Кроме того, он начал испытывать сильнейшее физическое влечение к Пегги, что лишь раздражало ее. Лэнг считал, что это последняя вспышка перед закатом. «Мне уже сорок восемь лет. Я стар и держусь на волоске».

Иногда Пегги уступала его необузданной страсти, и эта страсть неожиданно стала играть ей на руку. До сих пор Лэнг не заикался о разводе, и, насколько ей было известно, Энн тоже не возбуждала бракоразводного дела. Но так не может продолжаться вечно, рассуждала Пегги. Настало время что-то предпринять.

Все чаще и чаще Пегги стала сопротивляться домогательствам Лэнга, вызывая у него постоянные жалобы. Он то протестовал, то приходил в ярость, то осыпал ее подарками. Он дарил ей драгоценности, которыми она не очень дорожила (и нередко тут же продавала), а чаще — предметы женского туалета. Он покупал ей плотно облегающие фигуру короткие брючки и забавлялся тем, что срывал их с нее и рвал; он дарил ей прозрачные черные ночные рубашки и трусики из прозрачного крепа, лифчики, которые обтягивали ее маленький красивый бюст.

— Когда ты собираешься сделать меня порядочной женщиной? — спросила однажды Пегги.

— Когда Энн даст мне развод.

— А когда она намерена сделать это?

— Откуда я знаю?

— Почему ты сам не попросишь развода? Она ведь ушла от тебя.

— Но мы живем в штате Нью-Йорк, где измена — единственное основание для развода.

— Может быть, она живет с этим Блау.

Он с отвращением взглянул на нее.

— Не суди о других по себе.

— Тогда — почему же ты не едешь в Рено? [123] Город в штате Невада, известный упрощенными бракоразводными законами. — Прим. ред.

— Заткнись! — крикнул Лэнг. — Хорош бы я был, если бы поехал в Рено!

— Ты чем-то озабочен в последние дни. В чем дело? — спросила Пегги, — Суд?

— Неприятности по работе.

— Ты собираешься давать показания?

— Да.

— Почему?

— О, ferme ta gueule! [124] Заткни глотку! (франц.).

— Я не понимаю тебя. Если ты хочешь сказать что-нибудь непристойное, скажи по-английски.

— Пег, оставь меня в покое!

— Хорошо, но и ты не приставай ко мне. Я ведь только твой секретарь.

Она думала о суде, когда записывала под диктовку Лэнга его очередное выступление по радио (он снова забросил пьесу). Если он сотрудничает с правительством, то о чем ему беспокоиться? Но, возможно, у него есть причины для беспокойства? Пегги хорошо знала по опыту своей прежней работы в ФБР, что многие из свидетелей обвинения так или иначе попадались полицейским на крючок.

Может быть, поэтому Лэнг стал таким нервным, думала она. Может быть, они действительно держат «Закон Манна» как дамоклов меч над его головой на тот случай, если он откажется дать свидетельские показания. С тех пор как она встретила Лэнга, он часто выражал свое восхищение Блау, и можно нё сомневаться, что он не слишком доволен ролью, которую играл в этом деле.

Пегги взяла за правило ежедневно читать «Уоркер»: она хотела знать, что происходит в суде, и была удивлена, когда узнала, что Блау сам пишет в газету отчеты о собственном судебном деле. «Нет, вы только представьте себе! — думала Пегги. — Что за люди, эти красные! Как может человек, которому угрожает пятилетнее тюремное заключение, писать об этом в таком тоне?»

Но Пегги не видела копий стенограмм ежедневных судебных заседаний, которые Биллингс присылал Зэву каждый вечер около девяти часов. Лэнг держал их под замком в своем личном сейфе и прочитывал, закрывшись в кабинете после ухода Пегги. Если же она еще оставалась, он — изучал стенограммы в ванной комнате, делая заметки в записной книжке.

Представитель государственного обвинения Биллингс, приступая к изложению доказательств виновности Блау, прежде всего допросил следователя комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Этот свидетель подтвердил лишь сам факт вызова Блау в комиссию и зачитал его показания. Защитник Табачник согласился, что показания записаны правильно.

Затем выступили два свидетеля, показавшие, что Блау был в 1939 году сотрудником «Дейли уоркер» и закрывшегося впоследствии журнала «Нью мэссис», причем особенно усердствовал один из них, бывший коммунист. Он клятвенно заверял, что никто не мог работать в этих изданиях, если бы не был проверенным и надежным членом партии.

Табачник устроил свидетелю перекрестный допрос и заставил его признаться, что он совершенно не знает Блау, никогда не встречал его и не может доказать, коммунист он или нет.

«Зачем это нужно? — подумал Лэнг. — Слишком уж примитивно».

Тот же свидетель начал длинно пересказывать историю Коммунистической партии США, увязывая ее с историей Коминтерна.