Альва Бесси - Антиамериканцы

— Вы помните три встречи с Фабером, помните, что он дал вам записную книжку, помните, что он просил вас переслать ее мисс Пиндик и без колебаний стали порочить ее имя…

— Возражаю!

— Возражение принимается.

— Вы помните, что не отправили записную книжку, — закончил Табачник, — но не помните, что сделали с ней?

— Я вспомнил, — сказал Лэнг с внезапной яростью. — Я отдал ее помощнику военного атташе. Его фамилия Бринкер, имени я не помню.

По залу волной прокатился гул, но судья постучал молотком по столу и строго предупредил:

— Если публика будет нарушать порядок, я прикажу немедленно очистить помещение!

— Вы отдали ее американскому военному атташе, — медленно, с нескрываемым презрением произнес Сэм. — Однако, когда на высоте «666» умирающий Джо Фабер спросил, отправили ли вы его записную книжку, вы ответили утвердительно. Помните?

— Нет! — возбужденно крикнул Лэнг. — Не помню, но это не имеет никакого значения. Самое главное для меня — верность правительству моей страны. Правительство Соединенных Штатов интересовалось событиями в Испании, и я, как американский корреспондент, считал своим долгом помочь ему любым доступным мне способом. Я не присягал на верность Коммунистической партии Советского Союза или…

Биллингс вскочил на ноги, но Сэм опередил его.

— Вы литератор, — гневно бросил он, — и нет сомнения, что ваша слабая память хранит знаменитое изречение Самуэля Джонсона [127] Джонсон, Самуэль (1709–1784) — английский писатель, критик и языковед. — Прим. ред. : «Патриотизм — последняя ставка подлеца».

— Ваша честь! — вскочил Биллингс. — Я должен просить вас запретить защитнику эти недостойные выпады.

— Мистер Табачник, — сказал судья Айнхорн, — я вынужден буду прекратить допрос, если вы не перестанете изводить свидетеля.

— Благодарю вас, ваша честь, — спокойно ответил Сэм. — Я кончил.

В четыре часа, сразу как только был объявлен перерыв, Лэнг покинул здание суда на Фоли-сквер. Расталкивая корреспондентов, поджидавших его у выхода из зала заседаний, в коридорах и в вестибюле, он то и дело повторял:

— Я ничего не могу сказать вам, ничего! Все, что нужно, я уже сказал в своих показаниях. Не могу же я комментировать еще не законченное дело.

В коридоре какой-то человек, судя по всему не из репортерской братии, остановил его и крикнул: «Иуда!». Лэнгу показалось, что незнакомец сейчас плюнет ему в лицо, и он поспешно отскочил в сторону. Некая особа проскользнула вслед за ним в лифт.

— Да благословит вас бог, мистер Лэнг! — восклицала она. — Да благословит вас бог!

Лэнг смутился. Все время, пока они спускались, женщина не сводила с него глаз, словно видела перед собой лик самого Иисуса Христа. Она напоминала тех старух святош, о которых он слышал в Испании. Говорили, что во времена Альфонсо они целые дни напролет отбивали поклоны в церквах.

Выбравшись наконец на улицу, он вскочил в такси и велел ехать на Юниверсити-плейс. Он заранее договорился с Пегги, что отправится из суда один, а она придет к обеду к нему домой.

Лэнг был озадачен. Он никак не мог понять, почему адвокат Бена не использовал на суде тот факт, что Лэнг когда-то был членом коммунистической партии. Что-что, а это повредило бы ему куда больше, чем проклятая записная книжка Фабера.

Биллингс обещал приложить все силы, чтобы замять этот вопрос, если он возникнет в ходе судебного разбирательства. Да, но все же что помешало Табачнику предать гласности этот факт? Бен, безусловно, обо всем ему рассказал: недаром защитник во время перекрестного допроса не скупился на прозрачные намеки, избегая, однако, говорить прямо. Зачем? Чтобы оказать на него психологическое давление?

И тут Лэнга внезапно осенило: просто Табачник и Бен не видят ничего предосудительного в том, что человек является коммунистом. Вряд ли они используют факт его шестимесячного пребывания в партии, чтобы нанести ему неожиданный удар. Они не лишены своеобразного чувства такта, подумал он, вроде того, что иногда встречается у воров.

Впрочем, все это ерунда! Самое важное сейчас — как газеты преподнесут его появление в суде. Кому они отдадут свои симпатии: ему или Блау? Есть ли у него какие-нибудь шансы на то, что в создавшейся обстановке они предпочтут его, Лэнга? Никто не смог бы сейчас ответить ему на этот вопрос. Впрочем, он вполне можег рассчитывать на расположение херстовской прессы, которую всегда презирал. Ну и дельце же свалилось на его голову!..

Направляясь по коридору к своей квартире, он заметил около двери незнакомого субъекта. Мужчина шагнул ему навстречу и представился:

— Тим Галлард из «Джорнэл». («Легок на помине!»).

— Дело еще не закончилось, я ничего не могу сказать о нем, — поспешно предупредил Лэнг. Галлард улыбнулся:

— А я и не собираюсь говорить о деле.

— Да? — удивился Лэнг и открыл ключом дверь. — Заходите, но прошу учесть, что у меня совершенно нет свободного времени.

Они прошли в кабинет, и Лэнг предложил Галларду вина. Поблагодарив, корреспондент взял наполненную рюмку и окинул комнату восхищенным взглядом.

— А здорово вы тут устроились! — проговорил он, опускаясь в мягкое кресло.

— Чем могу служить, дружище? — осведомился Лэнг.

— В первый день процесса я встретил в зале заседаний миссис Лэнг, — начал Галлард, неторопливо потягивая вино. — Она бывает там ежедневно.

— Ну и что же?

— Она сообщила мне, что вы разошлись.

Прежде чем ответить, Лэнг отхлебнул большой глоток коньяку.

— Она сказала вам правду.

— Нет ли какой-нибудь связи между вашим разводом и делом Блау? — спросил Галлард и высоко поднял рюмку, делая вид, что любуется цветом вина.

— Вы обращаетесь не по адресу, — ответил Лэнг.

— Да ну? Выходит, я должен обратиться с этим вопросом к миссис Лэнг?

— Я хочу сказать, — улыбнулся Лэнг, — что вы ставите не на ту лошадку. Вам не удастся сделать из этого сенсации.

— Прошу прощения… Признаться, я даже рад, что не удастся, — сквозь смех отозвался Галлард. — Вообще-то говоря, я надеялся что-нибудь выжать из этого.

— Но почему именно из этого?

— В наши дни всякое бывает. Люди расходятся и по политическим соображениям, причем гораздо чаще, чем можно было бы предположить. Недели две назад наша газета опубликовала заметку об одном человеке, который во время бракоразводного процесса потребовал, чтобы детей отдали на воспитание ему, а не жене, поскольку, как он утверждал, его жена — красная. И, представьте, добился своего, хотя жена доказала, что он отъявленный негодяй, что он истязал ее, имел трех любовниц, пьянствовал.

Рассказывая Лэнгу эту историю, Галлард старался угадать, кто из них двоих — Лэнг или его жена — говорит неправду. Она утверждает, что ей вовсе не безразлично, что будет с Блау; он выступает с показаниями против него — стало быть, ему не только не безразлично, что случится с Блау, но он даже заинтересован в том, чтобы с ним что-нибудь случилось. Итак, они разошлись. Когда же?