Альва Бесси - Антиамериканцы

— С вашего разрешения, могу я задать еще один вопрос? — спросил Галлард. Лэнг утвердительно кивнул головой. — Когда вы разошлись с миссис Лэнг?

Лэнг рассмеялся.

— Поймите же, вы ничего не сможете выжать из этого, дружище, — ответил он. — Это случилось в феврале, а назревало уже давно. Вы же знаете, как это бывает.

— Пожалуйста, поймите меня правильно. Я вовсе не собираюсь вмешиваться в ваши личные дела.

— Ничего, ничего, — проворчал Зэв — Я ведь и сам когда-то работал в газете.

Галлард допил свою рюмку и поднялся.

— Почему вы говорите «когда-то»? Вы и сейчас — один из лучших журналистов. («Если даже они разошлись в феврале, — думал он, — то все равно я не ошибаюсь. Ведь в феврале Лэнг мог уже знать, что ему предстоит давать показания на суде»).

— Спасибо за комплимент, — проговорил Лэнг.

— Пусть для вас не будет неожиданностью, если моя газета обратится к вам с просьбой написать для нее серию статей.

— Не хочу иметь никаких дел с херстовской газетой.

Не обижайтесь, коллега, ведь я и сам когда-то был херстовцем.

Галлард рассмеялся:

— Такова жизнь, как ответила одна проститутка, когда некий праведник, воспылавший желанием вернуть ее на стезю добродетели, спросил, что заставило ее пасть так низко.

Они обменялись рукопожатием, и корреспондент ушел, размышляя о том, что он все-таки сумеет состряпать небольшую, но премиленькую статейку. Никаких вступлений и рассуждений — одни факты, только то, что рассказал этот человек. Он говорит «нет», она говорит «да». Кто же прав? Может, удастся кое-что разузнать у бывшей женушки Лэнга?

Оставшись один, Лэнг приналег на коньяк, с удивлением спрашивая себя, почему до сих пор нет Пегги (было уже около шести часов). Затем он подумал, что на повторном допросе Биллингсу удалось в значительной мере сгладить неприятное впечатление от всей этой истории с дневником, придав ей патриотическую окраску. А вообще-то этот еврей-адвокат прав. Как это он сказал? Ах да: «Патриотизм — последняя ставка подлеца»…

Слово «еврей», промелькнувшее у него в голове, неожиданно заставило Лэнга задуматься. Он остановился посреди комнаты. «Но ведь я не антисемит, не так ли? У меня и в мыслях никогда не было ничего подобного с тех пор, как я в двадцатилетием возрасте отказался от католицизма. Никогда я не верил, что евреи или даже негры менее полноценны, чем все остальные. Слишком много мне пришлось путешествовать, слишком много встречать людей, чтобы верить в подобную ерунду. Тогда почему же это слово пришло мне в голову? (Вот уж Блау сумел бы мне ответить!)»

Зазвонил телефон. Лэнг опустился в кресло и взял трубку.

Мужской голос спросил:

— Лэнг?

— Да.

— Почему ты не убираешься в Россию, еврейский ублюдок?

— О чем это вы, черт подери?

— Я был на суде, — продолжал голос. — Я слышал твои показания. Я с первого взгляда распознаю в человеке коммуниста. Рано или поздно мы отделаемся от людей вроде тебя…

Лэнг повесил трубку и налил новую рюмку вина. Телефон вновь зазвонил; он не хотел отвечать, но вдруг передумал, решив, как следует отчитать назойливого дурака. На ум ему пришла когда-то виденная карикатура: получив удар дубинкой, ни в чем не повинный человек кричит полицейскому: «Но ведь я антикоммунист!», на что полицейский, награждая потерпевшего новым ударом, отвечает: «А мне наплевать, к какому сорту коммунистов ты относишься».

Он поднял трубку и со злостью сказал:

— Лэнг!

— Смирение отводит от человека гнев божий, Фрэнсис, — послышался в трубке чей-то мягкий голос.

— Кто говорит?

— Ваш тезка, — продолжал голос, — Линч Фрэнсис Ксавьер.

Лэнг на мгновение растерялся.

— Простите меня, отец, — сказал наконец он.

— Для других я монсеньер, — усмехнувшись, ответил Линч. — Но вы можете называть меня отцом, если хотите.

— Как давно я не видел вас, — проговорил Лэнг.

— Да, действительно давно. Но я-то видел вас сегодня.

— В суде?

— Я был там и хочу выразить вам свою признательность и восхищение.

— Бог ты мой, за что же? — удивился Лэнг.

— Вы нанесли могучий удар врагам свободы. Впрочем, ничего иного я и не ожидал от вас. Но вы, кажется, забыли вторую заповедь?

Лэнг почувствовал, что начинает пьянеть, и стал несколько развязнее.

— Я позабыл уже все заповеди, — ответил он. — Я не верю в бога и произношу его имя всуе, я не чту воскресенье, не почитаю отца и мать…

— Перестаньте! — спокойно остановил его Линч. — Я не верю ни одному вашему слову, Фрэнсис. Ваша истинная натура проявилась сегодня на суде.

— Каким образом?

— Она проявилась в том, что вы сказали. В том, как вы держались. Я, как и вы, уверен, что этот суд — ваша Голгофа. Я молился за вас, Фрэнсис. Вас будут проклинать за сегодняшние показания. Газеты постараются облить вас грязью; те, кто не понимает вас, не остановятся перед самыми дикими наветами.

— Но вы-то понимаете меня?

— Верующий всегда поймет вас, Фрэнсис, — ответил Линч.

Лэнг отпил из рюмки и сказал:

— Похоже, отец, что вы забыли восьмую заповедь.

— Но ведь вы же не лжесвидетельствовали!

— В таком случае вы ничего не знаете, монсеньер.

— То, что кажется правдой, Фрэнсис, очень часто оказывается ложью, и наоборот.

— Чушь! — воскликнул Лэнг.

— Я прощаю вас. Почему бы нам как-нибудь не пообедать вместе?

— Я не достоин коснуться даже края вашей сутаны, — ответил Лэнг с внезапно навернувшимися на глаза слезами. — Я занимаюсь блудом, домогаюсь жены ближнего, краду и убиваю…

— Вы расстроены, Фрэнсис, — услышал он бесстрастный голос. — Вы страдаете.

— Вы слишком высокого мнения обо мне.

— Я знаю, на что вы способны. Вы по-прежнему талантливый человек. Вы можете писать, как ангел, хотя ваше перо слишком долго направляла рука дьявола. — Линч помолчал и добавил — Приходите ко мне обедать, Фрэнсис.

— Я подумаю.

— Только не слишком долго.

— Постараюсь.

— Я буду ждать вас и молиться, — сказал монсеньер Линч и, прежде чем Зэв успел попрощаться с ним, повесил трубку. Это задело Лэнга; он любил класть трубку первый и терпеть не мог, когда кто-нибудь опережал его.

Лэнг медленно положил трубку и в ту же минуту услышал звук поворачивающегося в дверях ключа. Часы показывали почти семь. Лэнг не поднялся из-за стола, пока Пегги не вошла в кабинет. Он сразу заметил, что она пьяна.

— Черт возьми, где ты была? Я ждал тебя с половины пятого.

— Случайно встретила старого поклонника, — проговорила Пегги, поправляя волосы. — Хотя нет, он не слишком стар, ему всего тридцать лет.

— Ну, и?..

— Ну, и мы пообедали с ним.

— Но мы же договорились пообедав вместе.

— Вот уже и слышится властный голос, — фыркнула Пегги. — Ты заговорил, как хозяин, хотя я не уверена, кто тут сейчас хозяин.