Альва Бесси - Антиамериканцы

Продолжая говорить, Бен окинул взглядом слушателей. Половина мест в зале пустовала. По его подсчетам, здесь находилось около пятидесяти человек, большей частью среднего возраста. Многие из них выглядели закоренелыми пессимистами, и Бен задавал себе вопрос, что они здесь делают. Разве их интересуют события в кинопромышленности? Лишь немногие из них время от времени посещают кинотеатры. Да и что они могут сделать, даже если бы их и волновали судьбы киноискусства? До сих пор не удавалось организовать кинозрителей США, собрать их и заставить высказаться против разлагающих, реакционных по своему содержанию кинофильмов, добиться, чтобы их протест оказался действенным и ударил кинопромышленников по самому чувствительному месту — по карману.

Собравшимся в зале нельзя было отказать в вежливости: они слушали. Но, возможно, с ожесточением подумал Бен, они просто-напросто захотели укрыться от дождя, и им больше некуда было зайти. А может быть, их действительно интересовало то, что он говорил, и они хотели бы что-то сделать.

Вечер выдался сырой и дождливый; в холодном зале гуляли сквозняки, и все же стойко удерживался запах, характерный для мест, где обычно собирались бедные, усталые люди.

Желая вознаградить аудиторию за внимание, Бен в заключительной части своего выступления говорил с особенным подъемом. Он призывал выступить на защиту людей, которых месяц назад поставили в Вашингтоне к позорному столбу. Покинув это собрание, слушатели должны поговорить со своими друзьями. Они должны понять, что оголтелые реакционеры, захватив кинопромышленность, используют ее для соответствующей обработки американского народа, как это было сделано в свое время с немцами.

Говоря все это, Бен своими словами передавал речь одного из голливудских деятелей на обеде, устроенном Комитетом помощи испанским беженцам и Организацией ветеранов батальона имени Авраама Линкольна. Человек из Голливуда — сам ветеран — прилетал на самолете из Вашингтона, где в то время шло расследование.

— То, что мы видим сейчас, — продолжал Бен, — это начало согласованной кампании с целью надеть намордник на американский народ. Во время моей службы в армии многие солдаты повторяли услышанные от офицеров слова: «Окончив эту войну, мы будем воевать с русскими».

Теперь нам известно, что генералы не сами это придумали. Мы знаем, где родилась эта идея. Она принадлежит тем самым кругам, которые вдохновляли политику нашего невмешательства в Испании и добились отказа отменить эмбарго на оружие для республиканской Испании.

Бен проанализировал эти, на первый взгляд не связанные между собой, события: удушение Испанской республики, антисоветскую пропаганду, проводившуюся в то самое время, когда США и СССР были союзниками, провозглашение доктрины Трумэна и плана Маршалла и — за год до этого — речь Черчилля в Фултоне (штат Миссури), где этот пропитанный коньяком старик употребил выражение Геббельса «железный занавес» и пустил его в обиход как свое собственное изобретение.

Бен закончил выступление и сел. Раздались дружные аплодисменты. Бену было холодно, он чувствовал себя несчастным, одиноким и неудовлетворенным.

«Почему ты не женишься на Сью Менкен и не покончишь с неопределенностью в своих отношениях с ней? — внезапно подумал он. — Да? Ну, а если ты не любишь ее? Но почему ты не любишь ее? (Ведь она-то любит тебя!) Потому что не считаешь себя подходящим человеком для нее; потому что не считаешь себя способным возместить ей то, что она даст тебе. (А может быть, потому, что все еще любишь Эллен?)»

Председательствовавшая на собрании женщина поднялась и обратилась к присутствующим:

— Братья и сестры! Как обычно бывает на наших собраниях, мы должны сейчас провести сбор средств.

«Мило и по существу, — подумал Бен, сидя на жестком стуле позади председательницы. — Сколько будет на этот раз? Немного, конечно».

— Нам нужно заплатить нашему замечательному оратору («Ну, уж и замечательный!» — подумал Бен), а также за аренду зала и за печатание листовок. Часть денег надо оставить на черный день.

Она умолкла и подняла руки. Бен слышал шум дождя, стучавшего в окна старого деревянного здания, и вой ветра за обветшалыми стенами.

— Братья и сестры, — закончила она, — это и есть черный день.

Бен почувствовал, что у него на глаза навернулись слезы, и удивился: почему? Потому ли, что нас так мало, а их так много? («Но это же неправда, — мысленно возразил он себе. — Дело обстоит как раз наоборот»). Или потому, что люди по-настоящему не организованы, не объединены и даже разобщены?

«А может быть, вновь нахлынуло чувство полнейшей безнадежности, которое часто овладевает тобой после выхода из госпиталя?» На ум вдруг пришли слова Ванцетти — с такой отчетливостью, словно тот стоял позади него на трибуне и говорил прямо в зал:

«Если бы не наш процесс, я прожил бы всю свою жизнь, выступая на углах улиц перед презирающими меня людьми. Я умер бы никому не известным неудачником…»

— Спокойной ночи, до свидания, спасибо, — донеслись до него слова председательницы. Два сборщика передали ей кружки, и она, повернувшись спиной к Бену, начала считать собранные деньги. Он встал, ожидая, когда она снова обернется к нему. «Еще один прожитый день, еще несколько долларов», — подумал Бен. Трудно так жить, перебиваясь с хлеба на воду. Десять долларов от «Дейли уоркер» за какую-нибудь острую заметку, иногда двадцать за статью в «Мейнстрим». Ни газета, ни журнал сейчас не имели возможности взять его на штатную работу.

— Брат Блау, — хмурясь обратилась к нему женщина. — Мы обещали вам двадцать долларов, но можем заплатить только десять.

— Ничего, — ответил Бен.

— Виноват дождь, — продолжала женщина. — Вы же знаете людей. Обычно у нас собирается по меньшей мере шестьдесят-семьдесят человек. Извините.

— Ну что вы! Я выступал у вас с удовольствием.

— Надеюсь, вы снова как-нибудь выступите. Наши люди слушали, вас с интересом.

— Конечно выступлю, — ответил Бен, надевая свой плащ военного образца, когда-то купленный в походном офицерском магазине. «Эта проклятая хламида, — подумал он, — делает меня похожим на гангстера или на члена ирландской националистической организации из фильма 'Осведомитель'».

На улице дул свирепый ветер. Бен поплотнее застегнул плащ, надвинул на лоб старую фетровую шляпу и глубоко засунул руки в карманы. Направляясь к метро, до которого было квартала три, он подумал, что до дому еще далеко. А где, собственно, его дом? У человека дом там, где можно приклонить голову.

Он подумал о ветеране из Голливуда, выступавшем в прошлом месяце перед бывшими добровольцами батальона имени Линкольна. Оратор чувствовал себя неловко на этом собрании. Его хороший костюм, дорогие часы-хронометр как-то сразу выделяли его из среды ветеранов, многие из которых пришли на собрание в рабочей одежде.