Альва Бесси - Антиамериканцы

Говорили они и о Джо Фабере, ничем не отмеченную могилу которого, по крайней мере, не сможет осквернить враг. Тот район, где он был похоронен, снова оказался в руках фашистов, оттеснивших республиканскую армию назад, за Эбро. Это случилось месяца через полтора после того, как все интернациональные бригады были отозваны. В то время они находились в Риполле, около границы, и ожидали прибытия комиссии Лиги Наций, которая должна была пересчитать добровольцев и отправить их во Францию.

Для Бена отступление республиканской армии за Эбро явилось началом конца. «Оставляем поле боя врагу», — думал он. Впрочем, никто из них даже мысленно не произносил слово «конец». Они не хотели и думать о возможности поражения, а тем более считать его уже свершившимся фактом. Столько было пролито крови, столько пережито мук, проявлено столько героизма, принесено так много добровольных жертв, что разум совершенно отказывался признать неизбежность полного поражения.

А между тем уже появились зловещие признаки печального исхода. После позорного совещания в Мюнхене Гитлер захватил Чехословакию. Пользуясь сложившейся в Европе обстановкой, Франко с помощью нацистов предпринял наступление, и фронт на Эбро был прорван.

— Как ты думаешь, что произойдет дальше, Эд? — спросил Бен.

— Мы успеем домой как раз к моменту призыва в американскую армию, — ответил Буш.

Они засмеялись и выпили коньяку, купленного в Бург-Мадам. А потом заговорили о Пуигсерде — городке на границе, где в последний раз видели народ, защищать который они приехали в Испанию. Не стыдясь своих слез, мужчины, женщины и дети вышли к поезду проводить их. Так же плакали люди во время последнего парада интернациональных бригад на Диагонали в Барселоне, когда с шато, проносившихся почти над головами волонтеров, разбрасывались листовки.

«Победа, которой добьется Испания, будет и вашей победой! Испания покажет всему миру, что значит подлинная солидарность народов!» — было написано в них.

Они вспоминали, как люди, прорвав оцепление полиции и выбежав на широкую улицу, с плачем обнимали добровольцев и говорили: «Мы никогда не забудем, что вы сделали для нас! Возвращайтесь, когда мы победим? Герои интернациональных бригад! Уезжайте с миром и любовью!» А речь Пасионарии! Боже, что это была за речь!

Вместе с провожающими плакали и сами добровольцы; и потом в поезде, вспоминая проводы, они не могли сдержать слез. Пуигсерда! Через час после того, как поезд скрылся в тоннеле, город подвергся бомбардировке. Сидя в ресторане на станции Бург-Мадам, они услышали взрывы авиабомб и переглянулись.

— Фашисты искали нас, — заметил Буш.

— Надеюсь, они уже не будут вас больше искать, когда мне придется возвращаться, — нервно отозвался Герберт Мэттьюс, корреспондент «Нью-Йорк тайме». Он приезжал проводить их и отправить свое очередное сообщение.

Ночью, опустошив немалое количество бутылок, Буш, Блау и еще двое волонтеров перепели все известные им песни испанских республиканцев и английские песни…

Просыпаясь на рассвете, Бен всегда чувствовал себя неважно, а на этот раз он поднялся в особенно мрачном: и подавленном настроении. Он снова вспомнил Джо и решил съездить в Филадельфию повидать Нелли Пиндик — девушку, которой Бен отправил письмо сразу же после смерти друга. Нельзя же ограничиваться сухим официальным извещением: «С прискорбием сообщаю, что сержант Джозеф Фабер сего числа пал смертью храбрых в бою с фашистами». Нужно обязательно навестить аевушку. «Боже! — подумал Бен. — Как любил ее Джо!»

Проснулся Буш. Сел, почесал затылок, что-то проворчал. Бен услышал свой голос:

— А знаешь, Эд, в Испании мне казалось, что ты не очень-то высокого мнения обо мне. «Черт возьми, — подумал он, — я заговорил в точности как Лэнг!»

— Наоборот, — ответил Буш. — Для журналиста ты воевал совсем неплохо.

В купе вошел Пеллегрини.

— А, ненавистник интеллигентов! — воскликнул Бен, рассмешив Буша.

— Чем тут занимается начальство? — поинтересовался Пеллегрини.

— Да, собственно, ничем, — ответил Буш, вставая. — Пойду в передние вагоны. В какую сторону идти? — Пеллегрини пальцем показал ему через плечо, и Буш ушел.

Тони обвел глазами купе и, погладив сиденье, воскликнул:

— Недурно! Вы бы поспали с пролетариатом — в третьем классе. Я провел ночь на багажной полке. Красный плюш, — заметил он, усаживаясь, — мой любимый цвет.

Они помолчали.

— Тони, ты коммунист? — поинтересовался Бен.

— Конечно.

— Почему конечно? — с некоторым раздражением спросил Бен.

— А почему не конечно? — воинственно ответил Тони. — Кем я должен быть, по-твоему?

— Я сам думаю вступить в партию, — сказал Бен, не отвечая на его вопрос.

— Почему?

Бен взглянул на приятеля.

— Потому.

— Ну и причина, нечего сказать! — Тони любил паясничать, но на этот раз он говорил очень серьезно.

— Джо был членом партии. Ты тоже коммунист, а вы оба люди, которых я уважаю и которыми восхищаюсь.

— Это тем более не причина, товарищ.

— Точнее — не единственная причина, — ответил Бен. — Ясно как дважды два четыре, что коммунисты были в Испании главной движущей силой, да и не только в Испании — они сейчас главная движущая сила во всем мире.

— Движущая сила чего? — спросил Пеллегрини.

— Всего, во что я, кажется, уже давно верю. — Бен взглянул на Тони. — Ты дашь мне рекомендацию?

— Подумаю, — ухмыльнулся Пеллегрини. — Почему бы тебе не навестить меня в Нью-Йорке, если у тебя не изменится настроение?

Пока происходил этот разговор, поезд с добровольцами уже приближался к парижским пригородам. Но в город его не пропустили, направив по окружной дороге. Французы питали к Испании горячую симпатию, однако они не смогли заставить свое правительство разрешить волонтерам сделать остановку в Париже и принять участие в митинге, организованном в их честь. В лице ста пятидесяти международных «коммунистических гангстеров» правительство Даладье, очевидно, видело серьезную угрозу своему существованию.

Добровольцы немало потешались над этим вместе с Бертом Джонсоном, парижским представителем организации «Друзья батальона имени Авраама Линкольна». Джонсон сел в поезд на одной из сортировочных станций и передал волонтерам несколько тюков с пальто — дар французских профсоюзов.

Американцы находили, что выглядят довольно забавно в этих европейских пальто, но они, по крайней мере, прикрывали их странные костюмы, полученные в Риполле в ночь накануне отъезда. Бен видел в этом подарке ободряющее свидетельство того высокого уважения, с которым относились к ним французские рабочие, потерявшие тысячи своих лучших сынов в Мадриде зимой 1936/37 г.