Альва Бесси - Антиамериканцы

Собрание пришло к выводу, что мюнхенская сделка есть не что иное, как попытка Англии и Франции (при молчаливом согласии, если не при активном попустительстве США) натравить Гитлера на СССР. «В наше время это означает мир», — заявил Чемберлен, и через неделю после его возвращения в Лондон зонтик, с которым он летал в Мюнхен, стал символом национального позора.

Как заставить людей забить тревогу? Как сделать, чтобы их ненависть к фашизму вылилась в организованное движение, способное положить конец умиротворению агрессоров? Конечно, речь Рузвельта «Остановить агрессоров» прозвучала чудесно, но она не была дополнена конкретными действиями США в Испании или где-нибудь ещё.

— Тебе понравилось собрание? — спросил Бен, когда товарищи разошлись и они с Эллен остались одни.

— Да, разумеется, — криво улыбнулась она. — Боюсь только, что я ничего не поняла.

— Это уж не поверю! Ведь ты пришла к своим взглядам вполне самостоятельно еще до того, как мы встретились. (Бен постеснялся напомнить Эллен, что, по ее словам, она развелась с мужем из-за политических разногласий).

— Так-то оно так. Только я боялась и рот раскрыть. Мне казалось, что я не скажу ничего нового.

— Обычная история. То же самое чувствовал вначале каждый из нас. К тому же ораторы на собраниях злоупотребляют, как правило, партийным жаргоном. Твое выступление могло бы внести свежую струю в прения. Но ничего, ты еще выступишь!

— Ты все еще хочешь, чтобы я стала членом партии?

— А ты сама?

— Я хочу делить с тобой все твои радости и огорчения, Бен.

— Глупости! Ты хочешь жить своей жизнью, верно?

— И это правда. — Эллен помолчала. — Знаешь, я наблюдала, как ты ведешь собрание, слушала тебя и думала: смогу ли я когда-нибудь вот так же целиком отдавать себя партии, как ты? Твоя самоотверженность даже несколько встревожила меня.

Бен засмеялся.

— Но ты и сама уже участвуешь в работе партии, девочка, хотя пока еще и не осознаешь этого.

— А что ты собираешься делать, когда Пибоди перестанет выплачивать тебе гонорар? — неожиданно спросила Эллен. Бен нахмурился.

— Об этом я не думал, — сознался он.

Бен состоял в лекторской группе журнала «Нью мэссис». Так как спрос на ораторов был в эти дни исключительно велик, ему приходилось выступать по три — четыре раза в неделю — в Манхеттене, Бруклине, Куинси, Бронксе [114] Районы города Нью-Йорка. — Прим. ред. и даже в Коннектикуте. За каждое выступление он получал обычно пять-десять долларов. Иногда с ним ездила Эллен, но чаще она оставалась дома с ребенком, не желая слишком загружать мать.

В июле они получили письмо от Фрэнсиса Лэнга, проводившего лето около Дойлстауна в штате Пенсильвания. Оно и насмешило их обоих и привело Бена в бешенство. Книга Лэнга пользовалась большим успехом, а «Клуб лучшей книги за текущий месяц» распределял ее среди своих членов.

«Чудесно! — писал Лэнг. — Лучше жениться, чем сгореть! (Это слова апостола Павла из Нового Завета). Почему бы вам не приехать сюда с ребенком и не поблаженствовать, вместо того чтобы изнемогать от жары в Нью-Йорке или там, где вы сейчас, черт побери, находитесь? У нас здесь замечательный старый дом, где вы можете бездельничать и заниматься самоанализом. Нам с Энн хочется взглянуть на девушку, которая сумела окрутить пламенного Бена.

В нашем погребе еще найдется доброе пильзенское пиво. В будущем месяце начинаются репетиции пьесы, а премьера состоится в сентябре. Чэдвик прислал мне гранки твоей книги. Честное слово, если бы я мог написать нечто подобное, то вырос бы в собственных глазах на целую голову. Великолепная книга, Бен! Глубоко продуманная и страстная».

— Какого черта Лэнг торчит в Бокс Каунти и занимается самокопанием? — вскипел Бен. — Ведь мир движется к катастрофе! «Какой же Лэнг член партии? — подумал Бен. — И что он вообще делает как коммунист?»

— Но ты же сам однажды сказал: «А почему бы ему и не жить так, если у него есть возможность?»

— Я говорил совсем о другом. Лэнг должен бы сейчас метать громы и молнии в печати. Он обязан выступать по радио — с его репутацией этого совсем не трудно добиться — и бить тревогу.

— Но он же выступал в Мэдисон-сквер гарден.

— Одного раза мало, да и публика там собралась такая, что согласилась с ним еще до того, как он открыл рот.

— Но книгу-то он написал хорошую.

— Да, хорошую. Посмотрим, какая у него получилась пьеса. Наша беда в том, что мы слишком много разговариваем друг с другом и словно боимся спорить с людьми, которые не соглашаются с нами. Когда у нас есть такой человек, как Лэнг, который…

— Он член партии?

— Конечно.

— Я не знала.

— Да этого, наверное, никто не знает.

— Может быть, Лэнг не пользовался бы таким влиянием, если бы было известно, что он коммунист.

— Возможно, — согласился Бен и вдруг загорелся:

— Напишу-ка я ему!

«Мы сейчас много работаем. А ты только блаженствуешь и купаешься в пиве? Твоя книга пользуется большим успехом. Надеюсь, что те, кто прочитает ее, поймут, наконец, что недостаточно лишь оплакивать судьбу Испании.

Тебе следует кричать: „Берегитесь! Чума!“ Наступило время, Зэв, когда каждый, кто в состоянии собрать какую-то аудиторию, должен говорить как можно громче. Готов поспорить, что очень скоро нам придется воевать, и мне кажется, что твой друг из Белого дома не очень старается предотвратить войну. А может, „мы“ и не хотим ничего делать? Может, „нас“ устраивает такое развитие событий?

Спасибо за добрые слова о моей книге. Но, признаться, я не надеюсь, что она может конкурировать с твоей. Только теперь до меня дошел смысл твоих слов о том, что ты можешь печатать подобные вещи, а я нет.

Но сейчас меня беспокоит не это, меня беспокоит будущее. Может быть, ты посмотришь вместо меня в волшебный стеклянный шарик, который постоянно таскаешь в своем портфеле, а? Салют! Бен».

С чувством облегчения он вложил в письмо последний взнос в десять долларов.

К своему изумлению, Бен обнаружил, что есть вещи, о которых он не может сказать даже собственной жене, или, по крайней мере, не знает, как сказать. Женился он поздно — двадцати девяти лет. Раньше он всегда думал, что не создан для любви, а тут вдруг взял да и женился и оказался главой уже готовой семьи. Бен буквально сходил с ума от любви к очаровательной двухлетней девчушке. Ее привязанность приводила его в неописуемый восторг.

— Ты счастлив? — спросила Эллен. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть выражение ее лица, но она отвернулась.

— Больше, чем когда-либо раньше, — чистосердечно признался Бен.

— А мне кажется, что сегодня ты не чувствуешь себя счастливым, — сказала Эллен, бросая на него взгляд.

— Но я же счастлив, querida [115] Дорогая (исп.). .