Маркандэй - Коробочка с синдуром

— Кумар! Да проснись же! Вставай скорей! — С трудом растолкав Кумара, Пьярия тянет его за руку. — А ну, шевелись, а то мать услышит!.. Бежим к пруду, пока все спят, да искупаемся. Теперь там лотосы расцвели! Можно сплести большую-большую гирлянду…

И в прохладном, мглистом, еще не рассеявшемся сумраке раннего утра Кумар и Пьярия бегут к пруду. Вот он, квадратный пруд с ровными рядами каменных ступеней, спускающихся к самой воде. Легкий белый туман еще дымится над ним.

— Видишь, какие цветы! — шепчет Пьярия, весело сверкая своими большими глазами.

— А знаешь, как здесь глубоко! Слон войдет и дна не достанет! — испуганно говорит Кумар. Он уже вошел по колено в воду и остановился в нерешительности.

— Не добраться тебе до цветов! — поддразнивает его Пьярия. — Ну, я поплыву, а ты закрой глаза да покрепче держись за берег.

Проворная и гибкая, как ящерица, девочка с разбега бросается в воду. Рассекая сонную гладь, быстро выплывает на середину пруда и смело рвет цветы вместе с длинными стеблями. Со страхом и восхищением следит за нею Кумар. Вот она снова выбралась на берег, присела на влажную каменную ступень и, тихонько напевая, начинает плести гирлянду. Приоткрыв рот, с радостным удивлением наблюдает Кумар за ее легкими, неуловимыми движениями; как ловко все у нее получается! Вот и гирлянда готова — тяжелая, пышная. Пьярия с важным видом надевает ее на шею своему маленькому другу.

— Ах ты мой трусишка Кумар-раджкумар [41] Игра слов: раджкумар — сын раджи, принц. !

Худенькие плечи ее так и трясутся от смеха.

— Трусишка?.. Трус?.. Так, значит, я, по-твоему, трус?! — срывающимся голосом повторяет мальчик, и жгучие слезы обиды застилают ему глаза…

Кумар вздрагивает, словно пробуждаясь от сна. Он весь напрягается, будто перед прыжком. За окном еще совсем темно, но это уже не черный, как сажа, мрак глухой полночи, а трепетный, готовый в любую минуту рассеяться предрассветный сумрак — темное покрывало, колеблющееся под нетерпеливыми руками приближающейся зари.

Но что это? Издалека доносится жалобное причитание, собаки во дворах откликаются на него тоскливым завыванием. Затаив дыхание, Кумар приникает к окну. Ночь пошатнулась, тревожно колыхнулись ее черные волосы, по улице пробегают какие-то зловещие тени. Кумар вскакивает, кидается к двери, распахивает ее настежь. Напряженно замирает на пороге, озирается. Сомнений нет: эти страшные звуки слышатся с той стороны, где живут родители Пьярии. Видно, плохо Пьярии, совсем плохо… Замирая от мучительных предчувствий, молча прислушивается Кумар. Вот он уже шагнул через порог, в темноту, но вдруг опять застыл на месте, чья-то невидимая рука крепко держит его и тянет назад. Это мать схватила его за плечо, судорожно вцепилась в рубаху. В темноте смутно белеет ее испуганное лицо.

— Нет, мама… Не могу я больше… Не могу!..

И, вырвавшись, он стремительно бросается на улицу. Через мгновение его уже не видно за поднимающимся от сырой земли сизым предутренним туманом.

Когда перед самым рассветом дрожащий, задыхающийся Кумар внезапно рванул дверь хижины, родители Пьярии все еще не спали. Их дочери становилось все хуже. Как масло в светильнике, с каждым мгновением таяли их последние надежды. Но горе сменилось суеверным страхом, едва они увидели зеленую ветку в руках у взволнованного юноши.

— Откуда эта ветка, Кумар? Уж не со священного ли нима? Что ты натворил, Кумар!

Но Кумар не отвечает. Он молча подходит к постели Пьярии и осторожно вкладывает ветку в исхудалую руку девушки. Медленно открывает глаза Пьярия и, словно ничему больше не веря, опять плотно смежает ресницы.

— Пьяри! — вырывается у Кумара.

Снова дрогнули ресницы девушки. Ее спекшиеся губы шевельнулись, он слышит ее слабый, срывающийся голос:

— Ты опять… пришел… Я же запретила… тебе приходить… А это что?..

— Это ветка нима, Пьяри! — горячо шепчет Кумар. — Ты скоро поправишься…

— Кумар! — чуть слышно стонет Пьярия. Будто ослепленная внезапно ворвавшимся светом, она Со вздохом закрывает глаза, и две блестящие слезинки скатываются на подушку.

Уже на рассвете девушке становится легче. Она забывается глубоким сном, крепко прижав к груди зеленую, душистую ветку. Опустившись на земляной пол возле постели, Кумар не сводит глаз с ее исхудалого, измученного лица, дороже которого, ему кажется, нет ничего на свете.

С этого дня Пьярия начинает поправляться. Медленно, день ото дня, возвращаются к ней силы. А листья на ветке нима, которая все время лежит рядом с ней, постепенно засыхают, свертываются, и однажды от сильного порыва ветра, ворвавшегося в комнату, они, зашуршав, осыпаются на одеяло.

— Кумар… Кумар… — ласково шепчут губы Пьярии.

Мама, я не пойду одна… Мама, я боюсь… А-а-а… А-а-а-а!

Отложив иглу, быстро мелькавшую в ее проворных руках, Джанаки подняла голову и посмотрела на свою дочурку. По щекам у малышки Нили катились крупные слезы. Одной рукой она размазывала слезы по лицу, а другою обхватила побеленный столбик навеса над крыльцом и, раскачиваясь из стороны в сторону, терлась о него своим чистеньким передником, уже изрядно перепачкавшись мелом. Мать сердито поднялась с места.

— Где же я найду тебе подруг? Сестренки у тебя нет, а все соседские дети старше тебя…

Взяв дочку на руки, мать расцеловала ее в пухлые щечки.

— Иди-ка взгляни, там уже, наверно, Раму пришел к тебе играть. Зови его с собой да побегайте по саду.

Выйдя из дому, Нили огляделась. Во дворе никого не было. Только маленькая лохматая собачонка Пуси отдыхала в тени ограды, положив морду на вытянутые передние лапы и сонно щурясь. При виде девочки она радостно завиляла хвостом, вскочила, потянулась и, подбежав к своей маленькой хозяйке, принялась обнюхивать ее. Забыв про все огорчения, Нили улыбнулась и своими маленькими пальчиками погладила мягкую, с золотистым отливом шерстку Пуси. В знак благодарности Пуси весело подпрыгнула и опустила свои грязные лапы на ослепительно белый, как морская пена, накрахмаленный передник.

Месяц кувар [42] Кувар — месяц индийского календаря, соответствует сентябрю — октябрю. близился к концу. Неподвижные, словно испуганные, стояли высокие стебли баджры. Крохотные цветочки конопли уже печально закрыли свои чашечки, а сочные листья чаквара уныло свернулись в трубочки. Солнце уже начинало клониться к закату. Легкий ветерок, уставший за день, пробежал в последний раз и затих, будто заснул в густой листве манговых деревьев. Все вокруг замерло, погрузилось в томительную дремоту, а видневшиеся здесь и там стебли кансы уныло склонили к земле свои маленькие головки.

То и дело останавливаясь, Нили срывала ярко-оранжевые цветы кансы и, перекусив стебелек, небрежно бросала их в сторону. А лохматая Пуси заглядывала в глаза своей маленькой хозяйке, как будто хотела сказать: «У тебя нет ни капли жалости, девочка! Зачем ты губишь эти ни в чем не повинные цветы?» И, не дождавшись ответа, снова стремглав мчалась вперед, точно заманивая свою хозяйку в тенистую глубь старого, заросшего сада.