Маркандэй - Коробочка с синдуром

— Наказал нас всевышний! Подох ведь вол!.. Как теперь жить будем?

Словно нестерпимым жаром обдало Басана. По спине пробежал колючий, мучительный озноб. Черные тени стремительно закружились у него перед глазами. Он расставил ноги, чтобы не упасть, хотел крикнуть — громко, протяжно, страшно, — но вместо крика из его пересохшего горла вырвался только какой-то странный лающий звук. Осекшись на полуслове, Раджи испуганно взглянула на него широко открытыми, полными слез глазами. Чуть заметно покачиваясь, Басан по-прежнему стоял с каменным лицом. Пальцы крепко, до боли сжимали тяжелую дубинку.

Не успело закатиться солнце, как вся деревня будто вымерла. Пустынные улицы потонули в наплывающих сумерках, и вскоре все вокруг погрузилось в непроглядную тьму, закуталось в плотное черное покрывало, застыло в зловещем безмолвии. Лишь изредка долетают с востока резкие порывы еще не остывшего ветра, шуршат соломой на кровлях, и чудится: сухие горячие пальцы убийцы торопливо ощупывают глинобитные стены и тихонько пробуют запоры на покосившихся дверях. А деревенские хижины затаили дыхание, словно сжались от леденящего ужаса… Нигде ни звука, ни огонька… Только из-за деревни доносится протяжный плач шакалов да со дворов отвечает им унылое завывание собак. Кровь стынет от этих зловещих звуков, люди готовы заткнуть уши, только бы не слышать их.

— Одна беда за другою! — доносится из-за двери чей-то приглушенный голос. — Дочка-то у Нагая, его любимица, еле дышит, а два сына, что помоложе, скончались прямо на руках у матери.

— И жена Рамджаса вчера заболела, — слышится другой голос. — А ведь у нее трое детишек без памяти лежат. Отец, бедняга, уж и цветы отнес к храму владычицы Кали, и брахмана помолиться просил, да, видно, ничем теперь не поможешь… Что поделаешь? Болезнь никого не щадит…

— Слышишь?.. Это, наверно, у них заклинание поют, напев-то какой страшный! Дрожь пробирает…

Прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за двери, мать Кумара в отчаянии стискивает руки и, резко повернувшись, торопится в комнату. Уже глухая полночь, а Кумар все еще не вернулся. Где он пропадает, сумасшедший, в такую темную ночь? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Все в руках вседержительницы Кали, — уж не разгневалась ли на нее богиня? Содрогнувшись при этой мысли, старая женщина снова спешит к двери. В темноте спотыкается о что-то мягкое, испуганно вскрикивает. Метнувшись из-под ног, громко взвизгивает собака. Привязанная под навесом коза откликается тревожным блеяньем. Испугавшись поднятого переполоха, мать застывает на месте, напряженно прислушиваясь и с трудом переводя дыхание. В наступившей тишине она слышит, как негромко брякает засов. Стремительно бросается к выходу и широко распахивает дверь.

— Кумар! — слабо вырывается у нее, и она прижимает сына к груди. — Где же ты задержался, сынок, до поздней ночи? Разве ты не знаешь, как беспокоится твоя мать? Ведь ты же у меня один на всем свете! Весь вечер места себе найти не могла…

Юноша молчит. В трепетных отблесках ночника, поставленного в маленькой нише возле двери, он видит перед собой только большие заплаканные глаза матери, с тревогой и любовью устремленные на него.

— Где же ты был, сынок?

— У Пьярии… — голос сына звучит незнакомо и глухо.

— Опять у нее? — встревоженно спрашивает мать, не отпуская сына и проводя рукой по его густым непослушным волосам. — Да что с тобой? Какой лоб горячий… Уж не заболел ли?

Где-то поблизости протяжно завыл шакал. Кумар зябко поводит плечами.

— Что с тобой, сынок? — повторяет мать.

— Скажи мне, мама, — запинаясь, спрашивает Кумар, — неужели, кроме полоумной старухи вдовы, никто не может отломить хоть одну веточку с того дерева?

— С какого дерева, сынок?

— Да с того самого, что возле храма богини Кали.

— Ты что, сынок! Разве не знаешь, что оно священное? И с чего тебе только вздумалось?..

— Пьярии очень плохо, мама. Третий день не приходит в себя. Оспа — это страшная болезнь… Говорят, от нее может помочь только ветка священного нима, но… но… ты сама понимаешь, мама!

Мать вздрагивает всем телом и судорожно прижимает Кумара к своей груди.

— И ты весь вечер просидел там? Ты же знаешь…

— Знаю, мама, знаю… Но я не мог иначе… Пьярии очень плохо… Ты должна понять…

— Не ходи туда больше, сынок, смотри — сам заболеешь! И дерева трогать не смей, а не то прогневишь великую Кали… Послушай лучше, что тебе расскажу… Было это в тот самый год, когда ты родился. Приехала к нам в деревню тогда одна женщина со своим мужем. А ведь обычай у нас такой: всякий, кто приезжает, чтобы поселиться в нашей деревне, должен первым делом пойти поклониться этому дереву. Вот и они пошли…

Мать продолжает что-то говорить, но юноша уже не слушает ее. Снова стоит он вместе с Пьярией возле храма, перед старым священным деревом. Это было месяц назад, а кажется, что с тех пор прошли долгие-долгие годы…

— Я больше никогда не буду приходить сюда, Пьярия.

— Ну и не приходи!

— И не приду!

— Не придешь? Тогда я сейчас возьму да и сломаю эту ветку, — поддразнивает его Пьярия.

— Стой! Стой! Нельзя! Что ты натворила!

И одним прыжком подскочив к девушке, Кумар хватает ее за руку.

— Сумасшедшая! Богиня Кали накажет тебя, ты умрешь!.. Ну хорошо, я тоже сломаю ветку, чтобы нам умереть вместе.

— Тебе ничего не будет, Кумар. Умрет тот, кто первым сломал ветку, — дерзко смеется Пьярия.

— Нет, Пьярия, послушай меня: с этим шутить нельзя! Вот увидишь, беда теперь случится…

— Ну и пусть! А тебе-то что? — с вызовом отвечает ему Пьярия.

Тут же возле храма она принимается ловко и проворно доить корову, а потом поит Кумара густым парным молоком. Они уже давно помирились. Им, как всегда, хорошо вдвоем, не хочется расставаться. И только когда в косых лучах заходящего солнца глянцевитые листья нима начинают отливать золотом, Кумар и Пьярия сворачивают на дорогу, ведущую в деревню…

— А муж-то у нее, сынок, был отчаянный человек, — словно издали доносится до него голос матери, — обычаев наших не уважал… Жена строго-настрого запретила ему трогать священное дерево. Только он не послушался и однажды возьми да и отломи ветку этого нима. Был у них сынишка лет пяти. Тут же схватила его лихорадка, и всемогущая Кали забрала его к себе. А потом помер и сам муж. Вот тогда-то старуха и помешалась. Ничего с тех пор не боится. Ломает ветки со священного нима, и ничего ей не делается. Вот бы помогли нам сейчас целебные ветки, да что поделаешь, если ушла недавно старуха поклониться святым местам… И некому нам теперь помочь! — со вздохом добавляет мать, и на глаза ее навертываются слезы.

В зыбком полумраке Кумар отчетливо различает перед собой худенькую проказницу Пьярию, какой он помнит ее в далеком детстве. Уже тогда они были неразлучными друзьями.