Маркандэй - Коробочка с синдуром

— Нет, тут что-то нечисто. Опять, видно, какую-нибудь штуку затеяли. Думаете, спроста у тхакура останавливается заместитель окружного судьи? — рассуждал Дона Махто.

— Неужели ж у тебя ему останавливаться? Да у тебя даже горстки риса не найдется, чтобы угостить его! — попробовал возражать Рамджатан.

— Нет, ты только послушай, — перебил его Дона. — По-моему, нас попросту хотят одурачить. Сперва пожертвует клочок своей земли тхакур, за ним потянутся крестьяне, и, когда наберется большой надел и дойдет дело до раздачи земли, заправлять всем этим — помяните мое слово! — станет наш тхакур. Как скажет, так и будет. Кто лижет ему пятки, тому и дадут землю. Верно, Рамджатан?

Рамджатан испуганно заморгал. И с чего бы это Дона Махто затеял с ним такой разговор? Неужели уже пронюхал обо всем? Желая скрыть свое смущение. Рамджатан поспешно встал.

Старик Гхурху, сидевший рядом с ним, терпеть не мог пустобреха Дону и всегда старался чем-нибудь его поддеть.

— Если бы все зависело от тхакура, ты бы уж, наверно, не упустил бы такого случая, — проговорил старик, подмигивая Рамджатану.

— Ты, дедушка, можешь говорить все что угодно, — рассердился Дона, — но я тебе вот что скажу: из-за какой-то жалкой подачки в два бигха я бы не отказался от своего участка, как вот он! — Дона кивнул на Рамджатана.

Старик сначала удивленно глянул на Дону, потом резко повернулся к Рамджатану:

— Неужели ты, Рамджатан… неужели ты сам отказался от своей земли?

— Да, отец, — покорно вздохнул Рамджатан. — Наш тхакур пожертвовал целых десять бигхов земли, а потом вызвал меня к себе. «Если, говорит, хочешь ссориться со мной, то так и знай: затаскаю по судам. Рано или поздно все равно откажешься от своего участка. Ты, говорит лучше потихоньку откажись от него, а за это я тебе из пожертвованной земли выделю целых пять бигхов…» Сам посуди, отец, мне ли тягаться с тхакуром?

Дона промолчал, а старый Гхурху погрузился в раздумье. Несколько минут длилось это неловкое молчание. Дремавшая около них пятнистая собака поднялась на ноги и, лениво потянувшись, встряхнулась всем своим косматым телом. Маленькая девочка толстым стеблем сахарного тростника стала выкатывать из костра картофелины. Дона взглянул на солнце и поспешно встал, заявив, что ему пора в поле. Рамджатану очень хотелось, чтобы Дона поскорее ушел, тогда бы он смог поговорить со стариком откровенно. Однако старый Гхурху тоже собрался уходить.

— Залил костер водой — не разожжешь, отказался от земли — не вернешь. Так-то, брат Рамджатан! — В голосе старика прозвучало осуждение. — Теперь жди своего бхудана!

Рамджатан начал было оправдываться, но Дона, прервав его, взял старика за руку.

— Пойдем, отец, нам с тобой по дороге.

Подавленный, плелся домой Рамджатан. Конечно, он и раньше побаивался острого язычка Доны, но уж никогда не думал, что Дона так быстро пронюхает про его дела. Больше же всего на свете он боялся предстоящего объяснения с Джасванти. Что он скажет ей в свое оправдание? Да она ему теперь житья не даст!.. И Рамджатану снова вспомнился рассказ о Бансатти. В сердце каждого крестьянина живет неистребимое желание иметь собственную землю, а он, Рамджатан, отказался от своих наследственных прав на аренду участка, лишь бы наконец получить собственный клочок земли… Неужели жена не поймет его?.. Ну, будь что будет…

Ничего не замечая вокруг, Рамджатан почти бегом направился домой.

До своей хижины он добрался, запыхавшись и обливаясь потом. Со двора доносился веселый голос Джасванти. Рамджатан замер на месте. Собрав вокруг себя женщин со всей улицы, Джасванти что-то радостно рассказывала им, рассыпая направо и налево любезные обращения — «матушка», «сестрица», «тетушка». Рамджатан ничего не понимал. Что тут такое происходит? Зачем собрался этот женский панчаят?

— Я ведь, сестрица, только недавно узнала, что беднякам землю будут давать, — звучал радостный голос Джасванти. — Дона Махто сказал нам о бхудане, а ведь вы же сами знаете, какой человек Дона Махто — чистое золото!

Дона Махто сказал… Рамджатану вдруг стало жарко. Он шагнул из-за угла во двор. При виде мужа, остановившегося перед навесом, где сидели женщины, Джасванти быстро вскочила и, протягивая ему какую-то розовую бумагу, бойко затараторила:

— Все тайком да втихомолку делаешь от жены, словно вор какой! От арендованного участка отказался — ничего не сказал, пять бигхов собственной земли получил — тоже ни слова. Хорошо, что я как раз оказалась дома, а то управляющий-бабу [36] Бабу — господин; здесь вежливое обращение к чиновнику. так бы и унес бумагу обратно!

С каждым словом Джасванти розовая бумага в руке Рамджатана словно превращалась в лист золота. Это была дарственная на пять бигхов земли! Рамджатану хотелось закричать от радости и, схватив жену в охапку, пуститься в пляс, но они были не одни — вокруг чинно восседали соседки. А Джасванти продолжала:

— Ну и хорошо сделал, что отказался от арендованного участка! Если до суда доходит, не рад будешь и своей земле!

Перед глазами Рамджатана в один миг промелькнули его прежний участок и молельня Бансатти. Это ее великой милостью наконец получил он собственную землю! Он даже ясно представил себе морщинистое, доброе лицо этой женщины, умершей задолго до его рождения… Он будто увидел перед собой и святого старца Винобу — собирателя бхудана, его спокойное, мудрое лицо, лицо человека, посвятившего себя служению людям… Рамджатан чуть не задохнулся от внезапно нахлынувшей на него радости.

— Завтра же снеси к алтарю Бансатти цветов, сладостей и желтое покрывало! — прерывающимся от волнения голосом сказал он жене, а сам бегом кинулся со двора.

Добежав до маленькой молельни, он распростерся перед нею ниц. Он не помнил, сколько времени провел здесь, низко кланяясь и касаясь лбом края холодной каменной ниши. Слезы текли по его лицу, а дрожащие губы беззвучно шептали слова благодарности.

Прошел год. Снова наступил холодный месяц пус [37] Пус — месяц индийского календаря, соответствует декабрю — январю. , и обитатели деревни опять, стуча зубами от холода, кутались в лохмотья, сидя у костров. Некоторые еще кое-как перебивались случайными заработками, но Рамджатан был уже не работник. За последние месяцы он высох как щепка. Весь год он только тем и занимался, что отводил в канал воду со своего нового участка. Подаренная тхакуром земля, которую Рамджатан получил от комитета бхудана, существовала только на бумаге, — ее затопили воды Гомти.

А теперь вот уже целый месяц Рамджатан не встает с постели. Его иссохшее тело ежеминутно сотрясается от приступов мучительного кашля, а в груди все время что-то хрипит и клокочет. Когда ему становится хуже, он, задыхаясь, ловит ртом воздух, а Джасванти бьет себя кулаком в грудь, плачет и причитает, как над покойником. Соседи, слыша ее вопли, тяжело вздыхают и сокрушенно качают головами.