Маркандэй - Коробочка с синдуром

Солнце уже перевалило за полдень и, словно предчувствуя близкий отдых, стало клониться к закату. Рамджатан, прибавив шагу, подумал про себя, что солнцу, видно, как и ему, хочется поскорее добраться до ночлега.

Вот и развесистая смоковница возле самой дороги. У ее подножья — скромная молельня Бансатти — защитницы деревни. Рамджатан остановился и молитвенно сложил руки:

— Слава тебе, Бансатти, мать наша! Поднесу тебе в дар сладости и цветы, только смилуйся над бедняком, махарани [33] Махарани — жена раджи; здесь обращение к святой. . И Джасванти, моя жена, тоже не забудет отблагодарить тебя. Прости нас, мать-заступница, если чем-нибудь прогневили тебя…

Не успел Рамджатан закончить молитву, как из-за дерева, фыркнув, выскочила лисица; на мгновение замерла, удивленно уставившись на человека, и, испуганно метнувшись вбок, скрылась среди пустых всходов, словно ее поглотили зеленые волны океана. Рамджатан крепко выругался: увидеть лисицу — очень дурная примета. Сердито сплюнув, Рамджатан зашагал дальше. Он снова подумал о тех временах, когда была еще жива великая Бансатти. Удивительное дело совершила эта женщина. Ведь она, не мощная старуха, могла бы умереть и своей смертью, и тогда ее тело отвезли бы на шмашан [34] Шмашан — место кремации. , к берегу Гомти, где две охапки дров вознесли бы душу на небо, а бренные останки поглотили бы волны реки, и никто не] вспоминал бы о ней. Но она поступила иначе, и благодарные жители деревни свято чтят ее память. В ее честь у въезда они возвели молельню — маленький алтарик и с тех пор считают ее своей защитницей. Было это в те времена, когда английский сахиб угрозами и силой стал принуждать крестьян сеять индиго. Многим пришлось подчиниться, и только сын Бансатти — богатырь Челик наотрез отказался отдать свою землю под индиго. Разве землю и жену отдают добровольно? И зачем только свалился им на голову этот краснорожий плантатор, похожий на обезьяну, который вместо риса и пшеницы заставляет их сеять индиго?

Год выстоял Челик и два выстоял. За это время у него уже успели отрасти пышные усы, которые он то и дело гордо подкручивал. Все поля вокруг были засеяны индиго — оно, как заразная болезнь, захватывало все новые участки, — и только на одном-единственном участке по-прежнему колыхались золотые колосья пшеницы. То был участок Челика.

Вся деревня уговаривала Челика не играть с огнем.

— Смотри, накличешь беду на свою голову! Зачем упрямишься? Тростинкою бревна не переломишь! — Но Челик уперся на своем — и ни с места.

Наконец доведенный до бешенства плантатор приказал схватить упрямца. И тут началось такое, о чем до сих пор в деревне вспоминают с ужасом: под кожу Челику загоняли бамбуковые щепки, всю спину исполосовали ременным бичом, а живот придавили тяжелым чурбаном. В беспамятстве валялся богатырь Челик, кровавая пена запеклась на губах — но землю свою не отдал. Ведь земля для крестьянина — мать-кормилица, разве можно отречься от родной матери? Но, как видно, и плантатор решил не отступать. Долго мучился Челик, долго не мог подняться с постели. И не успел еще он как следует встать на ноги и переступить порог своей хижины, как по деревне разнесся слух: плантатор запахивает участок Челика.

Когда весть об этом донеслась до Челика, он чуть не помешался. Едва оправившийся от ран, вскочил, страшный в своем гневе, и, взвалив на плечи умирающую мать, бросился к своему участку, размахивая увесистой дубинкой. За ним толпой устремились крестьяне. Говорят, будто сама мать приказала сыну так поступить, чтобы своей смертью избавить деревню от гнета плантатора. «Мне все равно скоро умирать. Так уж лучше умру на руках родного сына, — сказала она Челику. — Все равно — какая мне жизнь?.. Они, палачи, терзают деревню, они снова схватят и будут мучить тебя. Они убийцы, сынок, и от них пощады не жди… Дай хоть своею смертью помогу людям!»

Завидев огромную толпу, в страхе бежал белый плантатор, за ним, бросив все свои пожитки, устремился и управляющий. С тех пор в деревне не осталось ни одного ростка индиго.

А старая Бансатти, мать Челика, скончалась тут же, посреди поля. Не на погребальном костре умершего мужа простилась с жизнью Бансатти — она принесла себя в жертву земле, которая, как заботливая мать, кормит своих детей. Она совершила гораздо большее, чем сати [35] Сати — индуистский обряд самосожжения вдов. , и навсегда обессмертила свое имя…

Погруженный в свои мысли, Рамджатан очнулся только перед самой хижиной. Радостно повизгивая, к нему бросился их домашний пес Пилайя и, обнюхав ноги хозяина, принялся прыгать вокруг него. Рамджатан ласково потрепал его по шее и вошел во двор. Однако — странное дело! — засов на двери хижины был задвинут, и из задней мазанки тоже не доносилось ни звука. И куда это отправилась Джасванти на ночь глядя? Должно быть, подумал Рамджатан, жена пошла к кому-нибудь из соседей. Он сбросил с плеча накидку и осторожно положил тыкву на землю у стены хижины. Но едва отодвинул он засов и переступил порог, как сзади раздался насмешливый голос Джасванти:

— Говорят, тхакур половину своей земли тебе подарил?

В другое время Рамджатан, вероятно, весело рассмеялся бы, но сейчас ему было не до шуток. Обернувшись, он пристально посмотрел на улыбающуюся жену, стоявшую спиною к солнцу, отчего вокруг ее полуседых волос образовался тонкий, отливающий золотом венчик. Он молчал, не зная, как принять ее слова — в шутку или всерьез; уж не начало ли это неизбежного объяснения?..

Не дождавшись ответа, Джасванти поставила на землю алюминиевый таз, который был у нее в руках, положила в него тыкву и скомканную накидку мужа и, проходя в дверь, кинула через плечо:

— Нынче жена тхакура совсем что-то взбесилась, так на всех и бросается.

— Ты мне зубы не заговаривай! — оборвал ее Рамджатан, стараясь грубостью прикрыть свое замешательство. — Дай-ка лучше чего-нибудь поесть!

— Поесть, говоришь? А где до сих пор шатался? Все люди уже пашут, а ты о чем думаешь?

Когда Рамджатан подходил к деревне, ему не терпелось как можно скорее поведать жене чудесный рассказ о святом старце Винобе, который, словно воплощение бога на земле, пришел очистить от скверны сердце и душу человека. Однако сейчас ему было уже не до этого: от голода даже голова кружилась. И уж совсем не хотелось рассказывать жене о благородном поступке тхакура, которого Джасванти считала отпетым мошенником. Поэтому он промолчал, не желая давать жене повод для ссоры.

Джасванти подала ему жареных зерен и, усевшись напротив, с воодушевлением принялась рассказывать об урожае на их участке. Рамджатан вздохнул с облегчением: она еще не успела узнать, что участок им больше не принадлежит.