Маркандэй - Коробочка с синдуром

Ему живо вспомнилась их жалкая хижина, всегда полная дыма и такая низкая, что в ней нельзя было даже встать в полный рост, и темное, морщинистое лицо матери, озаренное пламенем очага…

Одно за другим проплывали перед ним знакомые с детства лица.

Вот покойная жена тхакура… С добрыми-добрыми глазами… Говорят, ее родители тоже были бедными, — не потому ли она всегда была с ним такой ласковой и приветливой? С грустью вспомнил о ней Санохар. Он был тогда еще совсем маленьким. Возвращаясь от колодца с полным бурдюком воды, он всякий раз старался проскользнуть незаметно мимо ворот тхакура. Едва завидев маленького водоноса, женщина ласково окликала его и подзывала к себе.

— Ты очень хороший мальчик, Санохар… — говорила она, гладя его по голове. — А боишься почему? Постой-ка… — И совала ему в руку лоту, полную густой сыворотки, или несколько кусочков гура.

А вот жена ростовщика злая, как ведьма.

— Эй, ты, чтоб у твоего отца бороду спалило! — злобно шипела она. — Чего крутишься возле ворот, еще стащишь что-нибудь!

А ее служанка Чандрама! Всякий раз, увидев эту девушку, Санохар весь замирал от какого-то сладостного волнения. Он боялся взглянуть ей прямо в лицо — оно ослепляло его. А она была смелой и первая заговаривала с ним… Как ни сердилась на нее жена ростовщика, как ни ругала ее, Чандрама всякий раз старалась подольше задержаться у колодца. Только там и могли они увидеться. Пока она обливалась прохладной колодезной водой, он благоговейно наполнял ее кувшины…

— Табак есть? — Какой-то землекоп стоял перед ним, держа в руке пустой чилам. Санохар даже вздрогнул от неожиданности:

— Нет…

— А бири?

— Я не курю.

— Э-э, да ты, оказывается, еще сосунок, — разочарованно протянул рабочий. Подойдя к своим товарищам, он, видимо, отпустил по адресу Санохара какую-то шутку. Грянул дружный хохот. Кто-то закашлялся. Потом все рабочие — наверно, одна артель — как по команде поспешно поднялись… Лавочница отвесила им по пригоршне муки и гороха, и каждый осторожно завязал свою покупку в конец гамачхи. Кто-то попробовал было уплатить старой, стершейся медной монетой в две анны, но, сколько он ни спорил, ему все-таки пришлось достать другую. У кого-то совсем не оказалось денег, и он предложил в залог свое запасное дхоти.

— Ведь он только сегодня пришел, — уговаривали лавочницу рабочие, — а получка в конце недели…

— Да разве можно верить таким, как вы? — ответила торговка. — Сейчас вы здесь, а завтра ищи ветра в поле!

Стало совсем темно. Улица опустела. И только Санохар по-прежнему неподвижно сидел у колодца.

Наступила ночь, задумчивая, тихая, полная трепетного лунного света. Такими ясными бывают ночи только в месяце катик. У колодца все еще звякали ведра и тихонько булькала вода, наполняя кувшины. Мимо прошел крестьянин с перекинутым через плечо бурдюком и двумя большими глиняными кувшинами в руках… Санохар снова вспомнил родную деревню. И почему-то сразу почувствовал мучительный голод, от которого так и засосало под ложечкой. В голове зашумело, перед глазами заходили огненные круги. Может быть, прилечь где-нибудь в укромном месте, уснуть?.. Все будет легче… Санохар заставил себя подняться, но не успел он сделать и несколько шагов, как его остановил звонкий и до боли знакомый голос.

— Куда собрался, дружок?

Санохар резко обернулся, и у него невольно вырвалось:

— Чандрама! Ты?!

Девушка задорно засмеялась. Те же длинные, гладко зачесанные волосы, то же ясное и чистое, как восходящая луна, лицо и большие, черные, точно плоды дикого джамуна, глаза… Тонкая, изящная фигурка, легкая, летящая походка… Ну, конечно, это Чандрама!

Словно громом оглушенный, застыл Санохар с открытым от изумления ртом и восторженно сияющими глазами. И вдруг ему стало страшно… Что это с ним? Ведь он же не в своей деревне! Откуда здесь быть Чандраме? Уж не злые ли духи заигрывают с ним? Постояв с минуту в растерянности, Санохар неуверенной походкой пошел дальше.

Эти места, к югу от реки Гомти, на границе между округами Бенарес и Джаунпур, издавна славились своим бездорожьем: машины застревали на полпути, и всякий раз требовалось несколько упряжек волов, чтобы помочь им выбраться из непроходимой грязи. Начальство предпочитало не заглядывать сюда. И только недавно здесь началось строительство шоссейной дороги.

Санохар пришел из маленькой, глухой деревушки. И, уж конечно, не от хорошей жизни. Правда, семья его считалась зажиточной. Она не голодала даже в неурожайные годы. Санохар, как только подрос, начал работать в поле, сестра прислуживала в доме тхакура, а мать, пожилая, но еще крепкая женщина, хлопотала по хозяйству. Однако настоящего достатка в доме все равно не было, особенно теперь, когда семья осиротела.

Три года назад с отцом произошло несчастье. Он погиб, раздавленный толпой во время праздника Кумбхмела. На этот большой праздник, который бывает раз в двенадцать лет, к Гангу стекаются огромные толпы народа, и почти никогда не обходится без жертв…

Теперь в доме только и было разговоров, что о Дулари, сестре Санохара. Каждый день мать заводила речь о том, что уже пора выдавать ее замуж, а откуда взять деньги на свадьбу? Был бы жив отец, они уж, конечно, скопили бы что-нибудь, а сейчас… Где найти жениха, который согласится взять в жены Дулари? Даже свадьбу отпраздновать не на что… И старая мать то вздыхала, горько сетуя на свою судьбу, то принималась ругать сына. Стиснув зубы, Санохар молча выслушивал ее бесконечные упреки. Ему было жаль сестру. Ее поникшие плечи, ее печальное личико, казалось, безмолвно укоряли его — ведь после кончины отца он стал главой семьи. Покинуть родные места и уйти куда-нибудь на заработки? На это Санохар не мог решиться. Расстаться с деревней, с ее густыми манговыми садами, сочной зеленью полей и голубым простором Гомти, величаво текущей возле самого дома, расстаться с этим родным, привычным с детства миром было для него все равно что пополам разорвать душу.

Наконец нашелся подходящий жених. Но свадьбу снова пришлось отложить — на этот раз из-за того, что не было двадцати — двадцати пяти рупий хотя бы на скромное угощение для гостей. И тогда, услыхав о начавшихся в округе дорожных работах, Санохар все же оставил свою деревню. Целый день он долбил твердый, как скала, грунт или подтаскивал щебень. Работа была тяжелая: иногда ему казалось, что от напряжения что-то вот-вот лопнет у него внутри. Но, голодный и измученный, почти теряя сознание от внезапных резей в животе, он не выпускал лопаты или корзины. Он видел маленькую невесту, ее крохотные, окрашенные охрой ручки, до локтей унизанные дешевыми браслетами, серебряные подвески на лбу. С мокрым от слез липом, она, как осиротевший ребенок, беспомощно тянулась к нему, умоляя помочь ей. И тогда, стиснув зубы, он снова с ожесточением принимался за работу. В такие минуты он забывал даже о том, что есть ясное, как восходящая луна, лицо его Чандрамы.