Маркандэй - Коробочка с синдуром

— Уж очень ты стала разбираться во всем!.. Ее-то отец — работник, не то что наш! Каждый месяц присылает домой рупий пятьдесят, а то и больше. А твой отец, пока был с нами, только и знал, что пил да ругался последними словами. Не то что заработать — мои последние украшения продал. И если бы не всевышний, давно бы мы с тобой померли с голоду. Уже два года, как ушел на заработки, а что за это время прислал? Хоть бы одну пайсу!.. Откуда же у нас возьмутся деньги, чтобы еще куклам покупать такие богатые платья?

Вспоминая этот разговор, девочка с любопытством рассматривает свое яркое сари, скосив глаза, любуется браслетами, внимательно разглядывает украшения на ногах. Ей хочется потрогать эти блестящие вещицы, она охотно поиграла бы с ними, как с яркими, разноцветными игрушками. Но ведь она уже невеста и в руках у нее коробочка с синдуром, которую нельзя выпускать из рук. Пальцы уже совсем онемели, их начинает покалывать, словно иголками. Переложив коробочку в другую руку, она снова крепко прижимает ее к груди.

Иногда носильщики отрывисто переговариваются, отвлекая ее внимание, и коробочка вот-вот готова выскользнуть из ее ослабевшей руки. Как бы и в самом деле не упала! Что будет тогда?.. Испугавшись одной этой мысли, девочка торопливо натягивает конец сари на лицо. Ей вспоминается жена тхакура — «невестка», как ее называет мать.

С ранних лет бывала она в этом богатом доме. Мать приводила ее туда еще совсем маленькую, усаживала где-нибудь в уголке, а сама целый день носилась по дому, не зная ни минуты покоя: чистила посуду, выбивала одежду, подметала комнаты и только изредка, пробегая мимо, украдкой совала ей в руку что-нибудь покушать.

Однажды жена тхакура не на шутку рассердилась на мать:

— Эй, мать Рании, твоя любимица никого, как видно, не слушает! — сердито сказала она, отправляя в рот большой кусок бетеля. — Иди, говорю ей, Рания, почеши мне пятки, что-то целый день нынче горят, а она отвернулась, будто не слышала, и бегом от меня… Не ты ли учишь ее всем этим штукам?

Не успела «невестка» досказать последнюю фразу, как пальцы матери, точно раскаленные щипцы, впились в ухо Рании.

— Слушайся старших, слушайся старших! — приговаривала мать, таская ее за уши. — Вся в отца пошла, негодница!

И в тот же день мать отдала ее своей «невестке» в прислуги. Вначале работа была легкая: она подавала госпоже полотенце, приносила ей из другой комнаты коробочку с бетелем, чистила мелкие вещи и, если нужно было, звала со двора кого-нибудь из домашних. Однако по мере того, как подрастала дочь хозяйки Хира, работы для нее прибавлялось: теперь она была обязана по целым дням раскачивать над своей молодой госпожой тяжелое опахало, ходить с нею на прогулку и угождать всем ее прихотям.

— Служи им, доченька, служи хорошенько, — всякий раз приговаривала мать. — Сейчас потрудишься, зато, как придет пора выходить замуж, они проводят тебя, словно настоящую рани. Она ведь очень добрая, наша невестка.

И девочка верила, пока однажды сама не убедилась, какова эта доброта. Случилось, что она нечаянно уронила в воду белое платьице Хиры… При одном только воспоминании о том, что пришлось ей испытать в тот день, у нее от испуга закружилась голова. А если она уронит коробочку с синдуром, мать, пожалуй, побьет ее еще больнее… Рания судорожно прижимает коробочку к груди. Ей чудится, что мать стоит рядом и укоризненно качает головой. Выглянув украдкой из-под нависающего края сари и убедившись в том, что вокруг никого нет и она одна в тесном паланкине, девочка облегченно вздыхает и улыбается пересохшими губами.

Из-за тонких стенок паланкина доносится неторопливый разговор носильщиков. Под упругими порывами горячего ветра шторки паланкина, трепеща, взметаются вверх, словно стремясь соединиться. Жаркий ветер, влетая в окно, кажется, хочет сделать ее убежище еще более тесным. Утомившись, носильщики опускают паланкин на землю, а сами усаживаются передохнуть под деревом на обочине дороги.

А что, если попросить кого-нибудь из них принести воды?.. Но ведь это совсем чужие люди! Среди них нет ни одного знакомого… Мать не раз наказывала: «Будь всегда скромной, никогда не заговаривай первой, отвечай, только когда спросят… А не то станешь для всех посмешищем!» Что же ей делать? Как мучительно хочется пить!..

Не успевает она подумать об этом, как старик носильщик, сухо покашливая, отдергивает занавеску, осторожно ставит ей на колени медную лоту [26] Лота — небольшой медный сосуд. с водой и кладет несколько кусочков гура [27] Гур — неочищенный сахар. .

— Она ведь еще совсем несмышленая, — говорит он, обращаясь к своим товарищам. — Разве догадается попросить? — И, снова повернувшись к ней, ласково добавляет: — А ты, дочка, попей водицы да съешь кусочек гура, а то как бы от голода живот к спине не прирос.

— Ох и несчастье, если родится девчонка! — шумно затягиваясь бири [28] Бири — сигареты из цельного листа табака. , хрипловатым старческим голосом рассуждает один из сидящих под деревом носильщиков. — Дьявол их знает, зачем только они родятся? Как подумаешь, сердце кровью обливается. Ведь проводить родную дочь в чужой дом — это все равно что своими руками заживо похоронить ее. Так-то, брат!

Дрожащими ручками придерживая на коленях тяжелую лоту, девочка готова расплакаться. Как ей удержать все это и не уронить коробочку с синдуром? Осторожно высвободив одну руку, она робко протягивает ее к занавеске, но тут же, точно обжегшись, испуганно отдергивает назад.

Старик уже опять сидит вместе с остальными под деревом, не спеша потягивая свой чилам. Двое носильщиков помоложе, захватив лоту и веревку, отправляются к колодцу. Через несколько минут старик снова поднимает занавеску паланкина: полная лота по-прежнему стоит на коленях у невесты, а коричневые кусочки гура валяются на полу.

— Не печалься, доченька! — хрипло и ласково произносит старик. — Вот увидишь, дней через пять-шесть тебя опять отпустят к матери. Ведь ты же еще маленькая. Да и на новом месте тебя ждут не чужие люди, а твои новые отец с матерью. У них в семье не десять человек — только и есть, что один сын. Будешь жить у них, как рани во дворце…

Девочка ничего не понимает. Правда, ей и раньше говорили, что ее свекор очень добрый человек и будет любить ее, как родную дочь. Хорошо, если бы он оказался таким же добрым, как этот старик… И ей снова и снова вспоминаются слова матери: «Есть или пить захочешь — не проси, а то люди скажут: раньше, видно, досыта никогда не пила — не ела».

Если б кто-нибудь знал, как ей хочется пить! Во рту пересохло. Плотно прижав язык к сухому, горячему нёбу, она судорожно глотает, стараясь не глядеть на тяжелую медную лоту, до краев наполненную чистой прохладной водой. Только бы не видеть эту заманчиво поблескивающую воду! Девочка с трудом отводит глаза и опять смотрит в угол, где валяются перепачканные пылью коричневые кусочки гура.