Маркандэй - Коробочка с синдуром

Но и на этот раз, стоя у окна, я с волнением встречаю разгорающееся утро. Мне кажется, что и стальные рельсы, и колеса, и деревянные коробки вагонов напрягают все силы, стремясь слить воедино могучий рассвет над землей и мутный свет электрических лампочек в купе. Поезд мчится, набирая скорость, но кажется, что он неподвижно замер на месте, а несется, мелькая за окнами, сама земля: безостановочно и стремительно кружится и уносится куда-то…

Проносятся влажные от росы поля, еще подернутые легкой утренней дымкой. Маленькие домики деревень словно застыли в ожидании первых лучей солнца. Сейчас в манговом саду и в зарослях бамбука, наверное, уже щелкают скворцы. Джайраджи гонит скотину на пастбище, а Шрипат доит своих буйволиц. В застывшем воздухе медленно тает мычанье телят, быки лениво позвякивают своими колокольчиками. А здесь все звуки заглушаются стуком колес, скрипом вагона да ревом паровозного гудка — неразлучного спутника моей кочевой жизни…

Маленькие холодные ручонки, дотронувшись до моей руки, прерывают мои размышления. Это проснулся мальчуган, спавший на соседней скамье. Он уже соскочил на пол и сейчас беспокойно вертится около меня, широко раскрытыми глазами глядя в окно. Худенькое тельце с отчетливо проступающими ребрами, вспученный животик, маленький грязный носик, из которого все время течет. Это, как видно, сынишка того старика, который с самой полуночи, растянувшись на голой скамье, тяжело дышит и то и дело натужно кашляет. Вся одежда старика — ветхая набедренная повязка. А на его малыше — рваная рубашонка, до того заношенная, что невозможно определить, какого она была цвета. На ней нет ни одной пуговицы. Видно, растет мальчуган без материнской заботы. Безрадостное, полное лишений детство, два-три года учебы в школе, а там бесконечный изнурительный труд — таков, наверное, будет его жизненный путь!

Но сможет ли отец вырастить своего малыша, когда в нем самом, видно, силы уже на исходе? Этот изможденный, сотрясающийся от кашля, старый человек — кто он такой? По виду его можно принять за какого-нибудь мастерового, давно потерявшего работу… Как знать, может быть, он стал жертвой своей привычки всегда говорить то, что думает! Ведь и сейчас встречаются еще такие люди. Я даже могу представить себе, как это произошло…

— Заходи, заходи, брат Джокху… Да заходи же, не стесняйся! — любезно улыбнулся ему управляющий фабрики, указывая на стул, когда Джокху явился на вызов. Но, несмотря на приветливый тон сахиба [21] Сахиб — господин, начальник. , рабочий держался настороженно. Он робко уселся на кончик стула, растерянно улыбнулся, а потом снова плотно сомкнул губы и замер, нервно сжав пальцы.

— Так вот, брат, — продолжал управляющий, — ты знаешь десятника? Того, что у вас самый заводила? Мы хотим назначить тебя на его место.

Джокху промолчал.

— Ничего, обижаться не будешь. Полторы сотни рупий в месяц! Только подтверди, что в день получки он заставил тебя дать ему взятку. Ну, скажем, пять рупий…

— Да ведь это неправда!

И разговор был окончен. На следующий же день ворота фабрики навсегда закрылись за его спиной.

Злым и угрюмым вернулся он домой и первым делом жестоко избил жену, вымещая на ней свою бессильную злобу. А назавтра жена ушла навсегда из дома — ушла к его старому приятелю, который смазывал волосы дорогим душистым маслом, носил в ушах золотые серьги, а приходя к ним, всегда показывал разные фокусы. Она бросила и ребенка; с этого дня малыш остался на попечении своего больного, оставшегося без работы отца.

Но все могло произойти и совсем по-другому…

— Нет, нет, мы не можем лечить ее бесплатно. Мы не можем принять ее даже в общую палату. На это нужно особое разрешение. — Так сказали ему в больнице, куда он в отчаянии прибежал в то утро. Его жена, набрав воды у колонки, возвращалась домой с кувшином на голове и внезапно упала без чувств прямо на улице. Соседки объяснили ему, в чем дело. Он и сам знал, что жена ожидает ребенка, но никак не думал, что это должно случиться так скоро.

А когда, уложив на икку [22] Икка — двухколесная повозка. лежащую в беспамятстве жену, Джокху возвращался домой, больная внезапно вскрикнула, протяжно застонала, скрипнула зубами и все тело ее свело мучительной судорогой. Увидев, как страшно посинело ее лицо, Джокху задрожал от ужаса и в отчаянии схватился за голову. Женщина, подтянув колени к груди, еще раз простонала и замерла. Хозяин повозки, сразу догадавшись, в чем дело, соскочил на землю и испуганно отбежал в сторону. Больная, не приходя в сознание, скончалась. Так и не довелось ей увидеть своего сынишку, прижать его личико к своим иссохшим щекам! С первого дня остался ребенок без матери… А ее муж был, видно, привязан к ней всей душой; разве глубокие сухие морщины, избороздившие его щеки, не рассказывают без слов о пережитом горе? Разве не этот удар судьбы заставил согнуться его спину? Разве не от этих мучительных воспоминаний высохли и ввалились его глаза, в которых до сих пор светятся жалость и доброта?..

Старик с мальчиком заторопился к выходу, оставив меня наедине с моими размышлениями и вопросами. Его скамья опустела, будто и раньше ее никто не занимал.

Выйдя из вагона, старик снова мучительно закашлялся. Исхудалое тело сотрясается, как высохшее дерево под ударами топора… Но бедняга не сдается, он борется с мучительным кашлем, растирает грудь руками. Голова его опущена. Наверное, ему не хочется, чтобы люди узнали что-нибудь о его жизни. Поезд уже трогается. И вдруг я замечаю на скамье забытую игрушку — одноногую глиняную лошадку. Когда-то она была пестрой и красивой, но краска на ней уже давно облупилась. Чья эта игрушка? Вероятно, его сынишки. Три ноги у игрушки отломились, но даже и с этой одноногой лошадкой в руках малыш, должно быть, воображал себя лихим наездником. Милое, несчастное дитя!

А на соседней скамейке спит молодая женщина. Ее мальчуган уже проснулся. В ручонках он тоже держит лошадку, но это не грубая глиняная фигурка, а красивая мягкая игрушка из раскрашенной ваты. Ребенок пытается зацепить головой своей лошадки за край одежды, которым прикрыта грудь матери. Наверно, проголодался, хочет молока. Малыш заставляет своего конька скакать по крепким и румяным, как спелые яблоки, щекам и гладко причесанным волосам матери. Каким гордым скакуном кажется его игрушка по сравнению с одноногой калекой, которую я сейчас держу в руках. Это уродливая, облезлая игрушка, но зато она гораздо крепче красивого скакуна из раскрашенной ваты. Может быть, эта глиняная лошадка никогда не видела матери своего маленького хозяина, никогда не касалась ее щеки. Но она вынослива и крепка, потому что сделана из обожженной на солнце глины.