Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

– Приблизительно, я думаю.

– Следовательно, он надевает новую пару, когда понадобится. Но когда же является эта надобность? Говорит ли он себе, что они пригодятся еще на одно воскресенье? Я помню, когда приезжал сюда епископ, у него на одном конце пальца была дырочка. Я тогда конфирмовалась и помню, как подумала, что ему бы следовало быть щеголеватее.

– Почему же ты не вызвалась починить их?

– Я ни за что в мире не решилась бы сказать этого.

Разговор начался таким образом, что не оказывал ни малейшей помощи мистрис Дель к приведению ее проекта в исполнение. Когда Лили начинала говорить о каком-нибудь предмете, ее трудно было оторвать от него. При настоящем случае ей вздумалось распространиться о том, существуют ли у великих мира сего обыкновенные привычки, она даже спросила свою мать, носят ли королевские дети в карманах своих медные деньги?

– Я полагаю, – сказала она, – у них такие же карманы, как и у других детей.

Но тут мистрис Дель вдруг остановила ее.

– Милая Лили, я хочу сказать тебе несколько слов насчет Джонни Имса.

– В настоящую минуту, мама, я лучше бы поговорила о королевской фамилии.

– Но, мой друг, ты простишь мне, если я поупрямлюсь. Я много думала об этом и уверена, ты не станешь сопротивляться, когда я намерена исполнить то, что считаю своим долгом.

– Ни за что не стану, мама, вы это знаете.

– С тех пор, как поступок Кросби стал известен тебе, я очень редко упоминала его имя.

– Правда, мама, я почти никогда его не слышала. Я любила вас так горячо за ваше добродушие ко мне. Не думайте, что я не понимала и не знала, до какой степени вы были великодушны. Мне кажется, не было и нет в целом мире такой доброй матери. Я все это знала, каждый день думала об этом и в душе благодарила вас за ваше молчание. Я понимаю ваши чувства. Вы считаете его дурным человеком и ненавидите за его поступок?

– Я не хотела бы никого ненавидеть.

– Но его вы ненавидите. На вашем месте и я бы ненавидела его, но я не вы, и я люблю его. Каждый вечер и утро я молюсь о его и ее счастье. Я простила его и нахожу, что он был прав. Я поеду к нему и скажу это, когда буду довольно стара, чтобы подобный поступок не показался неприличным. Мне было бы приятно слышать обо всех его действиях и всех его успехах, если бы это было возможно. Поэтому, каким же образом вы и я стали бы говорить о нем? Это невозможно. Вы молчали, и я тоже молчала, будемте молчать и теперь.

– Я намерена поговорить не о мистере Кросби. Но во всяком случае ты согласишься, что он сделал поступок, который заслуживает порицания целого света. Ты можешь простить его, но в то же время должна сознаться…

– Относительно его, мама, я ни в чем не хочу сознаться. Есть предметы, о которых не всегда можно рассуждать. – Мистрис Дель чувствовала, что настоящий предмет относился к числу таких, о которых она не могла рассуждать. – Поверьте, мама, – продолжала Лили, – я ни в чем не стану вам противоречить, но об этом предмете лучше мы будем молчать.

– Друг мой, ведь я забочусь о твоем будущем счастье.

– Я знаю, но уверяю вас, что вам нет никакой надобности тревожиться из-за меня. Я сама не хочу быть несчастною. Я даже могу сказать, что я вовсе не несчастна, хотя, конечно, я была несчастна, очень несчастна. Я думала, что во мне разобьется сердце. Но это прошло, и мне кажется, что я могу быть счастлива, как и мои ближние. Все мы должны иметь свои радости и свои печали, говаривали вы, когда мы были еще дети.

Мистрис Дель увидела, что начало было дурно и что она имела бы больше успеха, если бы не упомянула имени Кросби. Она знала, что ей нужно было высказать, какие убедительные доводы представить своей дочери, но не знала, какой при этом случае следовало употребить язык, каким образом лучше всего сложить свои мысли в слова. Она замолчала, и Лили принялась за работу, как будто разговор совсем кончился. Но разговор еще не кончился.

– Я хотела поговорить с тобой не о мистере Кросби, а о Джонни Имсе.

– О, мама!

– Душа моя, ты не должна мешать мне в том, что я считаю своим долгом. Я слышала, что он говорил тебе и что ты отвечала ему, предмет этот я не могла оставить без внимания. Скажи, пожалуйста, почему ты так решительно отказала ему?

– Потому что я люблю другого.

Эти слова были сказаны громко, спокойным и почти сердитым тоном, с выражением до некоторой степени досады, как будто Лили сознавала, что хотя такое заявление было и неуместно, но, несмотря на то, оно должно быть сделано.

– Но, Лили, подобная любовь, по самому ее свойству, должна кончиться, или вернее сказать, это совсем не та любовь, которую ты чувствовала, когда надеялась сделаться его женой.

– Совершенно та самая. Если жена его умрет и он снова сделает мне предложение, хотя бы лет через пять, я приму его. Я считаю себя обязанною принять его.

– Она, однако, не умерла еще, и, по всей вероятности, не думает умирать.

– Это не делает разницы. Мама, вы меня не понимаете.

– Кажется, что понимаю, и хочу, чтобы ты и меня поняла. Я знаю, до какой степени затруднительно твое положение, я знаю твои чувства, но знаю также и то, что если бы ты могла убедить себя, принудить себя принять Джонни Имса, как дорогого милого друга…

– Я и приняла его как милого друга. Он действительно дорогой милый друг. Я сердечно люблю его, как любите и вы.

– Ты знаешь, что я хотела сказать?

– Знаю, и опять говорю вам, что это невозможно.

– Если ты сделаешь усилие, то все это бедствие будет скоро забыто. Если бы ты принудила себя смотреть на него, как на друга, который мог бы сделаться твоим мужем, тогда бы все переменилось, и я увидела бы тебя счастливою!

– Вы как-то странно, мама, хотите от меня отделаться!

– Да, Лили, отделаться именно этим путем. Если бы я могла увидеть, что ты положила свою руку в его, мне кажется, я была бы тогда счастливейшая женщина в мире.

– Мама, я не могу вас осчастливить таким образом. Если бы вы действительно понимали мои чувства, то, поверьте, принятие вашего предложения сделало бы вас несчастною. Я совершила бы великий грех, грех, которого женщины должны оберегаться более всякого другого. В душе я принадлежу другому человеку. Я отдала себя ему, я любила его и восхищалась его любовью. Когда он целовал меня, я отвечала ему поцелуями и жаждала его поцелуев. По-видимому, я жила только для того, чтобы он мог ласкать меня. Во все это время я не думала, что поступаю дурно, потому что он был для меня все. Я принадлежала ему всей душой. Все это изменилось, к моему величайшему несчастью, но восстановить все это или забыть невозможно. Я не могу быть такой девочкой, какой была до его приезда. Я и вы, мама, – две вдовы. У вас есть ваша дочь, а у меня моя мать. Если вы будете довольны, я тем более.