Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

– Не сами ли вы придумали эту историю? – спросила леди Александрина, обращаясь к Кросби.

– Вовсе нет. Вчера я получил письмо от друга моего Бернарда Деля, племянника этой старой ведьмы, на лорда Дегеста действительно напал бык. Мне бы еще приятнее было сообщить ей, что этот старый глупец сломал себе шею.

– Фи, мистер Кросби!

– Кто же ее просит мешаться в мои дела?

– Но и я хотела предложить вам тоже вопрос, на который, вероятно, вы бы не придумали подобной сказки.

В то время когда леди Александрина намеревалась предложить вопрос, гостей пригласили к обеду.

– Правда ли, что лорда Дегеста истоптал его бык? – спросил граф, когда дамы удалились.

За обедом он ничего не говорил, кроме разве немногих слов, сказанных на ухо леди Думбелло. Для него, в его собственном доме, разговор редко доставлял удовольствие, теперь же мысль о том, что лорд Дегест был истоптан быком, имела в его глазах свою особенную прелесть.

– Нет, бык только сшиб его с ног, – сказал Кросби.

– Ха-ха-ха! – разразился граф, налив себе рюмку вина и передав бутылку другим. – Бедный граф! В этом мире оставалось для него весьма немногое, что бы доставляло ему удовольствие.

– Ничего смешного я не вижу в этом, – сказал Плантаженет Поллисер, сидевший направо от графа, против лорда Думбелло.

– В самом деле? – спросил граф. – Ха-ха-ха!

– Пусть меня застрелят, если я вижу в этом смешное. Сколько мне известно, Дегест отличнейший фермер. Право, ничего нет смешного в том, что бык боднул фермера, который в то же время и нобльмен. Как вы думаете? – спросил Поллисер, обращаясь к мистеру Гезби, сидевшему напротив.

Хозяин дома был граф и с тем вместе тесть мистера Гезби. Мистер Плантаженет Поллисер был наследник герцога. Поэтому мистер Гезби что-то пробормотал вместо положительного ответа. Мистер Поллисер не сказал больше ни слова, не сказал ничего и граф, и, таким образом, шутка потеряла все свое значение.

Мистер Плантаженет Поллисер был наследник герцога Омниума, наследник титула этого нобльмена и его огромного богатства, а потому в большом свете слыл за человека замечательного. Само собою разумеется, он заседал в палате общин. Ему было около двадцати пяти лет, и он был еще холост. Он не скакал с борзыми по полям, не стрелял, не имел яхты, и, как говорили, нога его не была еще на конских ристалищах. Одевался он очень скромно, никогда не переменял ни цвета, ни фасона своего платья, в обществе он держал себя тихо, скромно и часто был молчалив. Он был высокого роста, худощав, но имел вид здорового мужчины, больше этого ничего нельзя сказать относительно его наружности, кроме разве того, что всякий с первого взгляда признал бы в нем джентльмена. С своим дядей-герцогом он был в хороших отношениях, или, вернее сказать, дядя и племянник никогда между собою не ссорились. Племянник получал от дяди хорошее содержание, но не сходился с ним во вкусах, и потому они редко встречались. Раз в год мистер Поллисер приезжал к герцогу дня на два или на три в его загородное поместье и раза два или три обедал у него во время лондонского сезона. Мистер Поллисер был в парламенте представителем небольшого городка, находившегося в полной зависимости от герцога, но он принял это место с положительным условием, что образ его действий должен быть совершенно независимый. При таких разумных условиях герцог и его наследник представляли собою свету образец семейного счастья.

– Какая разница между графом де Курси и лордом Порлокком! – говорили жители западного Барсетшэйра. Надо сказать, что имения герцога и графа находились в западной стороне того графства.

Мистер Поллисер был более известен свету как возрастающий политик. С своей стороны мы можем сказать, что для своих удовольствий он имел в своем распоряжении все, что только мог предоставить ему мир. За ним ухаживали все, кому представлялась возможность приблизиться к нему настолько, чтобы ухаживать. Мы скажем без всякого преувеличения, что он мог бы выбрать себе невесту из всего, что только было прелестнейшего и лучшего между женщинами Англии. Если бы он вздумал скупить конские скачки и тратить тысячи на одни пари, он доставил бы этим своему дяде величайшее удовольствие. Он мог бы сделаться полным господином бесчисленного множества гончих, мог бы бить птиц, сколько душе угодно. Но ни к чему подобному у него не было расположения. Он избрал своим поприщем политику и занимался ею с таким постоянством и усердием, с каким во всякой другой профессии или ремесле составил бы себе богатство. Он постоянно присутствовал в парламентских комитетах до половины августа. Редко случалось, чтобы он не находился при каком-нибудь замечательном прении, и всегда был налицо при всяком более или менее замечательном разделении голосов. Говорил он редко, но всегда готов был говорить, если того требовали его виды. Никто не замечал в нем гениальных способностей, весьма немногие полагали, что из него со временем сделается оратор или государственный сановник, а между тем свет говорил о нем, как о человеке, быстро возвышающемся, а старый Нестор государственного кабинета смотрел на него, как на человека, который в один из отдаленных будущих дней займет в кругу сановников почетное место. Поэтому он постоянно отказывался от предложений занять место в каком-нибудь низшем управлении, и терпеливо выжидал случая, который бы предоставил ему высшую государственную должность. Он не был приверженцем той или другой партии, хотя и был известен за либерала во всех своих политических тенденциях. Он много читал, не урывками, заглянув то в одну книгу, то в другую, и притом в какую ни попало, нет, он прочитывал огромное число книг, углублялся в историю человечества, запасаясь фактами, хотя и пользовался этими фактами нисколько не лучше своих предшественников. Наконец, он всеми силами старался сделаться лингвистом, и не без успеха, насколько это требовалось для понимания различных языков. Вообще это был человек хотя и не высокого ума, но трудолюбивый, заслуживающий полного уважения, человек, который охотно посвящал труду всю свою молодость, чтобы на старости представилась ему возможность заседать между советниками государства.

Нисколько поэтому не покажется удивительным, если мы скажем, что имя мистера Поллисера не присоединялось к имени какой-нибудь женщины, которую бы он, по мнению общества, восхищался, впрочем, в последнее время замечали, что его часто видали в одной и той же комнате с леди Думбелло. Только это и можно сказать, не более, а если принять в соображение, до какой степени были положительны обе эти особы, как мало тот и другая расположены были к обнаружению более сильного чувства, то, кажется, не стоило и упоминать об этом. Правда, от времени до времени он разговаривал с ней и оказывал ей особенное внимание, с своей стороны леди Думбелло, заметив его присутствие, приподнимала голову с некоторыми признаками жизни и озиралась кругом, как будто отыскивая предмет, заслуживающий того, чтобы на нем остановить свой взор. Когда свидания подобного рода сделались известными, то никто, по всей вероятности, не воспользовался ими более графини де Курси. Многие, услышав, что мистер Поллисер приедет в замок, выражали свое изумление при таком успехе в этом отношении; другие, узнав, что леди Думбелло согласилась быть гостьей графини, изумлялись нисколько не меньше. Но когда сделалось известным, что мистер Поллисер и леди Думбелло будут в замке в одно время, то добрые друзья графини де Курси единодушно признали ее за весьма умную женщину. Для графини иметь в своем замке мистера Поллисера или леди Думбелло, было то же, что иметь перо в своей шляпе, а успеть залучить их обоих, составляло для нее верх торжества. Что касается до леди Думбелло, то она ничего особенного не выигрывала, потому собственно, что мистер Поллисер приехал в замок Курси только на две ночи и на один день, и в течение всего этого дня он просидел в кабинете за огромными синими книгами. Графиня де Курси не обращала ни малейшего внимания на такое препровождение времени. Синие книги и леди Думбелло были для нее решительно одно и то же. Мистер Поллисер находился в ее замке, и этого факта никто не мог отрицать, ни друг, ни недруг.