Васко Пратолини - Метелло

— Идите сюда, Ида, — сказала она. — Ваш муж впадает в меланхолию, как только вас нет рядом с ним.

— Нет, что вы! — запротестовал Чезаре. — А впрочем, я не вижу причины менять наши привычки.

— Иногда перемены бывают полезны, — сказала Ида. — Я не двинусь с места.

— Как, Ида?! Вы хотите испортить нам все удовольствие от «Травиаты»? — воскликнула Эрсилия.

— Не говоря уже о том, — добавил Метелло, поддерживая шутливый тон разговора, а в душе стыдясь самого себя, — что скорее я мог бы ревновать!

— В таком случае, — заявила Эрсилия, — я тоже остаюсь на месте.

Казалось, это было поводом для всех четверых пошутить и блеснуть остроумием. Уже понемногу заполнялся партер, и разговоры, особенно женские, вертелись вокруг туалетов и модных летних шапочек, похожих на чулок, которыми на этом последнем в сезоне дневном представлении пестрели ложи и кресла. Все это продолжалось до тех пор, пока не погасили свет, не вспыхнули огни рампы, не началось движение на сцене и не раздался божественный голос Беллинчони, покрывающий хор:

Метелло положил локти на барьер, свесив вниз скрещенные руки, и прилагал все усилия к тому, чтобы слиться с музыкой и действием, которое развертывалось на сцене. К несчастью, он слишком хорошо знал любовные перипетии истории Альфреда и Виолетты, чтобы отделаться от мысли, которая, раз возникнув в сознании, преследовала его с каждой минутой все настойчивей и настойчивей: «Я не знал ни одной женщины, которая носила бы подвязки». Эрсилия — та всегда носит круглые резинки, след от которых порой не исчезает до самого утра. Под влиянием ли духоты или разыгравшегося воображения ему стало казаться, что Идина постепенно все сильнее прижимается к нему, колени их соприкоснулись, и среди этой страшной жары они были словно объяты пламенем. Не помогали даже длинные лопасти новейших вентиляторов, вращавшиеся в нескольких метрах над ними в центре потолка.

После первого акта Ида, под влиянием обычной для нее быстрой смены настроений и мудрой уступчивости, которую она, кокетливо корча из себя ребенка, любила проявлять по отношению к мужу, поднялась и сказала:

— Уступите мне ваше место, Эрсилия. Не будем больше мучить наших мужей.

Слушая Беллинчони, они испытывали подлинное наслаждение, но от этого им не становилось менее жарко. Появился официант из буфета, и они решили выпить фруктовой воды. Метелло, чувствуя себя хозяином положения, заявил:

— Я угощаю.

Он выбрал для Чезаре лимонный напиток, а для себя, Идины и Эрсилии взял красный, похожий на вино. Когда огни снова погасли, Эрсилия, сидевшая теперь рядом с ним, прошептала:

— Тебе не кажется, что ты переборщил?

В тот же вечер дома Эрсилия сказала Метелло:

— Не знаю, что за удовольствие доставляет тебе отказывать ему в уважении. Ты пользуешься тем, что он воспитанный человек.

— Он болван и мещанин.

— Что ж из этого? Неужели для того, чтобы не быть мещанином, обязательно надо дурно вести себя?

Метелло замолчал, но внезапно почувствовал, что его охватывает раздражение.

Они заканчивали ужин на кухне вместе с Олиндо, который оставался присматривать за Либерино. Сейчас Олиндо решил вмешаться:

— Мещанин он или нет, а сумел добиться солидного положения. И даже, как я слышал, может позволить себе поехать на море. А как вспомнишь о своем положении!.. Завтра поеду в Ринчине, а сумею ли отвезти своим две-три лиры, еще неизвестно. И это после того, как я там не показывался больше двух недель! Ну хоть три лиры будут, как ты думаешь?

— Может быть, кто его знает, — сухо ответил ему Метелло. — Ты получишь свою долю, как и все остальные.

Распаляясь от собственных слов и как бы изливая на голову Олиндо весь яд сомнений, тяготивших его душу, он продолжал:

— Некоторые, и ты в том числе, пытаются посеять раздор. Я уже не первый день наблюдаю за вами. Вы только и знаете, что жаловаться. После всех хороших слов, сказанных в первый день забастовки, Немец теперь тоже идет на попятный. Ты, как мне кажется, с ним подружился. Все вы заодно. Будто это я, Джаннотто или Дель Буоно заставили вас бастовать. Будто хозяева здесь ни при чем и забастовка не была начата по единодушному решению вас всех.

Олиндо сидел, опустив глаза, и скатывал на скатерти хлебные шарики. Эрсилия сказала:

— Метелло, потише. Разбудишь ребенка.

— Разве я не прав? Может, я ошибаюсь?

Олиндо покачал головой.

— Это совсем другой разговор, — тихо сказал он.

— Нет, это именно тот самый разговор. Слов нет, ты нуждаешься, но в большей или меньшей степени нуждаются все. И если ты действительно не хотел возвращаться домой с пустыми руками, то мог бы за это время съездить в Ринчине и поработать там на уборке урожая, как это сделали многие.

— С моим-то здоровьем!

— Работать вилами не тяжелее, чем таскать бадьи с раствором на леса.

— Тяжелее. Ты не брал вил в руки пятнадцать лет и забыл, что это такое. К тому же тогда мы были мальчишки и если падали с ног от усталости, это лишь шло нам на пользу… А потом, сейчас мне пришлось бы унижаться перед дядей-фатторе больше, чем когда бы то ни было.

— В этом и есть твоя ошибка… Неужели ты не понимаешь, что говоришь ерунду? Просить работу ты считаешь унижением?!

Эрсилия снова попыталась вмешаться, и Метелло встал.

— Я кончил, — сказал он, пожелал доброй ночи и отправился в спальню.

Луна светила достаточно ярко, и он решил не зажигать свечу, чтобы не потревожить ребенка, да к тому же окна были распахнуты — могли налететь комары. И хотя в домах напротив не было света, на улице жизнь била ключом: кто-то кого-то звал, слышались голоса людей, сидевших у подъездов на низеньких стульчиках, шум экипажей возле каретного сарая. С угла виа Микельанджело, где находилась винная лавка, доносились трели мандолины. Как мог он почувствовать, что Ида выглядывала из своего окна? Значит, думал о ней? Он подошел к окну, посмотрел вверх, но не смог ни поздороваться с Идой, ни пожелать ей доброй ночи. «Несносная» была в одной сорочке, с обнаженными плечами и, так же как он, не сказав ни слова, будто уже давно ждала этого момента, неторопливо улыбнулась, слегка покачав головой, что должно было означать дружеское порицание. А он продолжал смотреть на нее, отвечая улыбкой. Потом отошел от окна и растянулся на постели. Ида тихо напевала и, несмотря на трели мандолины и уличный шум, до него доносился ее голос:

Вот ненормальная, вот соблазнительница! И постель казалась ему как никогда жаркой, и зной — еще более удушливым. Ребенок спал на боку, полуголый, сунув два пальца в рот. Метелло услышал голос Чезаре, позвавшего жену, и ее ответ: