Васко Пратолини - Метелло

— Не безумие ли это?

Совсем не то что Виола, сказавшая тогда: «Наконец-то!»

— Нет, нет, — проговорил он, взял ее на руки и, зная расположение комнат, понес в спальню, тоже погруженную в полумрак. Положил на постель и стал нетерпеливо расстегивать халат. Под халатом на ней был лишь плотно облегавший бедра черный пояс с подвязками, пристегнутыми к черным чулкам. Широкая квадратная ладонь каменщика легла ей на грудь и закрыла ее. И когда он прильнул к ней, теперь уже с исступлением и страстью, Ида короткое время сопротивлялась, кусая губы. Но затем, покоренная его пылкостью, бурной настойчивостью, неведомой ей до сих пор, она как-то сразу уступила и, сжав лицо Метелло ладонями, опьяненная и обессиленная шептала: «Любимый!», трепеща и безвольно отдаваясь его страсти.

Потом, когда он все еще держал ее в своих объятиях и они по очереди пили не вино, а холодную ароматную аранчату прямо из графина, в котором быстро показалось дно, она прошептала:

— Что же теперь будет?

Ее взгляд был полон детской растерянности, и вместе с тем в этих золотистых зрачках мелькало что-то жестокое и недоброе. Она оставалась раздетой, позабыв об этом, и была прелестна в своем бесстыдстве. Чулки, отстегнувшиеся от подвязок, спустились ниже колен.

В таком виде всего несколько минут назад Ида подходила к столу за графином, и теперь, когда они по очереди пили из него, она не сводила глаз с Метелло.

— Что теперь будет? — повторила она.

Он был вновь возбужден, но в то же время нагота и взгляд Иды смущали его. Он укрыл ее простыней до самой шеи и поднялся с постели. Когда он повернулся к ней спиной, Ида прибавила:

— Я хочу тебя навсегда.

Метелло обернулся, оперся руками на спинку кровати.

— Об этом надо подумать, — сказал он. — Не будем ничего усложнять раньше времени.

Она лежала на спине, глядя на него наивным, зачаровывающим взглядом. Резким движением она сбросила с себя простыню и опять осталась обнаженной, неподвижная и гневная. Он поправил подтяжки и улыбнулся:

— Нам нужно быть очень осторожными.

Его ничуть не тревожило так называемое сознание вины; чувство удовлетворенности мешало ему подумать о том, как следует вести себя теперь.

— Я ничего не боюсь, — сказала она и отшвырнула простыню, которая еще прикрывала ей ноги.

— Я тоже ничего не боюсь. Но мне есть еще о чем подумать. — И тотчас же стал серьезным, так что она могла сразу угадать, какая мысль беспокоила его. — Если ты хочешь, чтобы это было в первый и последний раз, то все зависит от тебя, понимаешь?

Она стала на колени в ногах кровати, голая, как была, и, обхватив руками шею Метелло, поцеловала его в ухо. Он отстранил ее от себя ласково, но твердо и сказал:

— Не принимай это слишком всерьез, Идина. Сейчас мы лишь удовлетворили свое желание. Нам надо спокойно все обдумать, а завтра поговорим. Умей владеть собой.

Она осталась стоять на коленях, прижав руки к груди, и глаза ее уже были полны слез, когда вдруг с нижнего этажа послышался голос Эрсилии:

— Ида! Идина!

Она спрыгнула с кровати, набросила халат, поправила волосы и подбежала к окну; отвечая Эрсилии, она руками делала за спиной знаки, чтобы Метелло уходил.

Он на цыпочках спустился по лестнице, остановился в дверях подъезда, потом опять поднялся на свой этаж, и только тогда ему стало стыдно за себя. Но это были не угрызения совести, а скорее недовольство, что приходится прибегать к таким уловкам и что сейчас предстоит еще разыгрывать комедию перед Эрсилией. И вместо того, чтобы войти в свою квартиру, он снова спустился на улицу и, держась поближе к стене, отправился в Палату труда.

— Ты опоздал, — сказал ему Дель Буоно. — А впрочем, особых новостей у нас нет. Где ты был? Нашел какую-нибудь работу?

— Куда там! — ответил Метелло. — Я был в Джоко дель Паллоне.

— Почему же я тебя не видел? — воскликнул Джаннотто. — В какой стороне ты был?

— А ты-то сам где был, если только был вообще?

И Метелло почувствовал себя виноватым. Но всего на один миг. Потому что, начав скрывать свои чувства, быстро приобретаешь способность держаться свободно и уверенно, в особенности если находишься под впечатлением давно желанного события, превзошедшего все ожидания.

Они вышли из Палаты труда и задержались в винной лавке Кити. У Джаннотто как раз осталось три сольдо от десяти лир, за которые он заложил часы, и ему непременно хотелось угостить всех.

— Останусь с пустым карманом — и делу конец. Счастье мое, что жена работает на табачной фабрике. Важно быть стойким, а там всегда кто-нибудь выручит.

— Вас выручают жены, — сказал Дель Буоно, — да и то потому, что семьи у вас невелики. А ведь у большинства наших рабочих дело обстоит совсем не так. Вы отчасти находитесь в привилегированном положении.

Все это для Метелло не было новостью. Но Дель Буоно с настойчивостью, свойственной серьезным людям, желающим что-либо доказать, упрямо продолжал:

— Эти люди проявляют подлинный героизм. Мы твердим, что, продолжая бастовать, защищаем общие интересы, что рабочий класс будет брать пример с каменщиков Флоренции, чем бы ни закончилась эта забастовка. Но сколько может ковылять хромой? Конечно, ответственность за это ложится на предпринимателей, но отчасти и на нас. На меня, на тебя, на Джеминьяни. Мы поддерживаем в них бодрость, но не должны забывать, что хоть они и не падают духом, желудки-то у них пусты! И сколько ребячьих ртов раскрывается, как у птенцов, в ожидании пищи! Прав я или нет?

Сила серьезных людей заключается в их способности открывать Америку, будто там и в самом деле еще не ступала ничья нога; и при этом, подобно Бастьяно, говорить элементарнейшие вещи с самым невозмутимым видом и непоколебимой убежденностью. Поэтому чем дороже нам такой человек, тем он кажется комичнее и тем больше умиляет нас. Нечто в этом роде подумал Метелло и полушутливо спросил:

— Что же должен предпринять именно я, Салани?

Дель Буоно несколько смутился и потеребил бороду.

— Но… но… поскольку я заметил, что с некоторых пор ты чем-то занят, я подумал, что, может быть, тебе удалось найти другую работу.

А Джаннотто без всякого умысла пошутил:

— Верно, не зная, как убить время, он завел себе любовницу, а, Метелло?

— Может быть, ты и угадал…

Все рассмеялись, и даже у Дель Буоно блеснули глаза за стеклами пенсне.

Джаннотто продолжал:

— Знаешь, Бастьяно, Метелло всегда был донжуаном. Разве не пытался он как-то, раз приставать даже к моей жене?

— Я тогда не был знаком ни с тобой, ни с ней.

Дель Буоно распрощался с ними. У него, как обычно, было собрание не то столяров, не то парикмахеров. Оставшись наедине с Джаннотто, Метелло предупредил его:

— Смотри, не вздумай рассказывать об этом Анните, а то завтра же все будет доложено Эрсилии заказным письмом.