Иван Катков - Еще один день [СИ]

— Не гони порожняк, — будто прочитал его мысли Зигмунд, — то что мы встретились, и то что я на твоей кухне — это не случайно. Скажу тебе по секрету, я вообще не верю в случайности. Нет случайностей, есть осознанные закономерности. Вся эта муть, что с нами происходит, имеет свою первопричину. Это аксиома.

Зигмунд потискал фильтр в желтых крючковатых пальцах и закурил.

— Пойми, зём, — сморщившись от дыма, продолжил гость, — в глубинах нашего сознания находятся скрытые источники, побуждающие нас на разные поступки. Нам только кажется, что мы разумны. Но это далеко не так. В нашей жизни существует огромный пласт неизвестного. Усек?

— Ты о чем? — не понял Вова. Его смутила подозрительная образованность урки.

— Сейчас объясню. — Зигмунд бросил окурок в кружку. — Батя мой утонул, когда мне было лет пять. По синьке поспорил с корешем прыгнуть с моста в реку. Батек сиганул и не всплыл. Мать забухала, стала бл. довать. Я ни дня не помню, чтобы в нашей хате не было бы нового мужика. Маманьке вообще было насрать кого в койку тянуть. Весь двор ее имел, и не по разу. Однажды даже привезли инвалида — колясочника. Мать отсосала ему и чуть не захлебнулась спермой. Настолько бухая была. Те, что поскромней были, просили мамку закрыть меня в толчке, а так всем было по херу, горбатили пьяную в дрищ мамашу прямо у меня на глазах.

Зигмунд помолчал. Долил остатки водки и спрятал бутылку под стол.

— Сочувствую, конечно, — покачал головой Вова, — но зачем ты мне все это рассказываешь?

— Да потому, Володь, — едва скрывая раздражение, проговорил гость, — что все мы родом из детства. Именно в первые пять-шесть лет жизни закладываются основы человеческого характера. Врубаешься? Иными словами, создаётся фундамент, на котором строится здание. И, чтоб ты знал, строительные работы ведутся всю жизнь. Что-то меняется, убирается, достраивается. А вот фундамент, зёма, незыблем. Его вообще нельзя трогать, иначе всё здание рухнет. Вот ты думаешь стал бы я вчера ее насиловать, если бы в детстве говнеца не хлебнул?

— Кого насиловать? Мать?! — вскочил Вова, роняя табурет.

— Да какую мать! Осади ты! Так, шмару одну. — Зигмунд коротко выдохнул и проглотил водку. — Короче, еду я с заказа поздно вечером, смотрю — голосует. Пьянущая, тушь по харе размазана. Балансирует на бордюре, того гляди мордой в асфальт врежется. Я торможу. Девушка, — говорю, — вас подвезти? Она молча открывает дверь и заваливается на заднее сиденье. Едем. Ей кто-то на мобилу постоянно названивает, она не отвечает. Вам куда? — спрашиваю. Она называет адрес. А вы очень домой торопитесь? — говорю, — вас, наверное, ждут? Нет, — отвечает, — не ждут. Может, заедем в одно местечко, — говорю, — шампанского попьем? Она кивает. Вот сукой буду, откажись она — и пальцем бы ее не тронул. Значит, сворачиваю я во двор, где потише, останавливаюсь. Опускаю спинку сиденья и переползаю к ней. Мобила у нее опять звонит, она давит на сброс. Я успеваю заметить, что на экране высветилось "любимый". Вот же гадина, думаю. А сам ей платье уже задрал, стягиваю колготки. Она в это время постанывает, тяжело дышит мне в ухо, языком своим шею вылизывает, коленями в подголовник упирается. Я ширинку расстегнул, елдень вытащил, а телка вдруг как взбрыкнет, отталкивает меня, и из машины выныривает. С визгом бежит в сторону какой-то пятиэтажки, а колготки спущенные в коленях путаются. Курица глупая. Спотыкается, падает. Недолго думая, догоняю ее, хватаю за волосы и волоку на газон за домом. Одной рукой зажимаю ей рот, другой держу за шею и прижимаю голову к земле. Только пискни, сука, — шиплю для острастки. Она кивает, мычит и хлюпает носом. Я ставлю ее раком и заправляю.

Тебя все равно найдут, — скулит она, — у меня муж в милиции работает, тебе не жить. А мне это еще больше огня добавляет. Рву ее за волосы, долблю с азартом, как подросток в пубертате. И ты знаешь, что удивительно, девка вроде молодая, а щель разъезженная как у мамонтихи. Хлюпает, и как ни старайся, хрен кончишь. Правда сиськи неплохие, ниче не скажешь…

— Дальше, — Володя заскрипел зубами. Сжал рюмку так, что посинел кулак.

— А че дальше? Дальше, перевернул я ее на спину, в рот натолкал, и отпустил с миром, дав подсрачник для скорости.

Володя отодвинул стопку, медленно приподнялся.

— Ты чего? Перепил, паря? — добродушно рассмеялся Зигмунд, но на всякий случай прикрыл гениталии ладонью.

Широко размахнувшись, хозяин ударил Зигмунда в лицо. Раздался грохот. Гость повалился с кухонного уголка. По острому подбородку сползла бурая струйка. Зазвенели бутылки. От удара сорвало с головы кожаную кепку. Точно фризби, она улетела в темный коридор. Володя схватил с мойки эмалированную кастрюлю и наотмашь, с глухим звуком, врезал насильнику по виску.

— Не трогай меня, я венский доктор! — успел прокричать гость и потерял сознание.

— Э нет, — пробормотал Вова, — ты так просто не отделаешься.

Он подошел к раковине, налил в кружку воды и плеснул на урку.

Тот сразу очнулся. Отфыркиваясь и закрывая лицо, скороговоркой залепетал:

— Неужели правда что внешне я выгляжу симпатичным откровенно говоря мне кажется что во мне есть нечто необычное может быть даже странное это наверное потому что в молодости я был слишком серьезен а в зрелые годы неспокоен было время когда во мне говорили только любознательность и честолюбие я часто обижался на то что природа видимо была не очень благосклонна ко мне…

— На природу тянешь, падаль?!

Володя мощно лягнул доктора в живот:

— На!

— За что?!!! За что ты так со мной? Я же люблю тебя, милый, — кашляя, завывал Зигмунд и катался по полу.

Хозяин направился в коридор. Там он подтянул за провод телефонную трубку и набрал номер.

— Алло! Милиция? Задержан насильник. Срочно приезжайте! Зигмунд. А, мое — Владимир Сергеевич Пермяков… Адрес? Записывайте… Жду.

Вернулся на кухню. Бодро перешагнул через доктора, махнул недопитую стопку. Чувствовал он себя прекрасно.

Утирая физиономию, Зигмунд размазал кровь по щекам и стал похож на неряшливого Дракулу. Извиваясь червем, он попытался заползти на уголок.

— Мой мир — это маленький островок боли, плавающий в океане равнодушия, — из последних сил выдавил доктор.

Вова поднял банку с рассолом и обрушил на голову Зигмунда. Доктор снова упал. Вялый пучок укропа повис на ухе. На проплешине увеличивался кровавый подтек.

— Мы входим в мир одинокими и одинокими покидаем его, — прошептал Зигмунд и, подергивая плечами, захныкал.

Издав страшный гортанный рык, хозяин стал пинать его без разбора, куда попадет. У Володи были крепкие, мускулистые ноги. В молодости он увлекался футболом, играл в заводской сборной, в команде "Уран". Размякшее тело доктора не отзывалось на удары.