Иван Катков - Еще один день [СИ]

— Ну вот что, — сказала она, роняя карандаш на стол, — сегодня вечером я вас навещу, пообщаюсь с Ниной Борисовной.

Весь вечер мы с бабушкой прождали ее, но она так и не явилась.

Потом в нашем классе произошли перемены. Людмила Ивановна решила разделить учеников на две группы. На сильных и слабых. Сильные попадали в группу "А", слабые, соответственно, в группу "Б". Стоит ли говорить о том, что я попал к слабакам.

Сильным полагалось сесть за парты у окон, а мне и еще пятерым "второсортникам" пришлось расположиться на соседнем ряду. Таким образом, мы с Антоном оказались по разные стороны баррикад. Странно, но даже двоечник Носов занял свою нишу в группе "А".

Уроки наш реформатор теперь проводил по-новому. "Отстойникам", как окрестила нас толстуха Маркова, Людмила Ивановна давала облегченные задания и на уроках почти не спрашивала. Мы словно перестали существовать.

Поначалу мне это даже нравилось. Я был рад, ведь меня, наконец — то, оставили в покое, и я мог забыть об этих идиотских "каруселях". Но это продолжалось совсем недолго.

Я стал чувствовать себя опасным инфицированным, изолированным от общества. Невидимая стена, разделившая наш класс на два лагеря, загнала меня и моих коллег по несчастью в карантин.

Раньше в столовке мы обедали все вместе за одним большим общим столом, теперь же группе "Б" накрывали отдельно. Для нас вдруг стало не хватать мест. И мы вынуждены были сиротливо ютиться за соседним столиком. Суетливая буфетчица (мама Димки Носова), не замечая нас, с подносом проносилась мимо и угощала коржиками и киселем ребят за общим столом. Там ее чадо развлекало себя, подбрасывая хлебные шарики, пытаясь поймать их ртом.

Антон стал избегать меня. В перемены он устраивался с книжкой на подоконнике и если я подходил к нему, только раздраженно цыкал. После уроков в раздевалке я часто видел, как он торопливо стаскивал с ног сменную обувь, кое-как зашнуровывал ботинки и быстро сваливал, видимо опасаясь того, что я могу увязаться за ним.

Так я остался совсем один. Стал тенью отца Гамлета. Превратился в монаха-схимника. И было мне и скучно и грустно. Иной раз ловил себя на том, что разговариваю сам с собой.

И я решил больше в школу не ходить. Чтобы бабушка ничего не заподозрила, я, как и раньше, просыпался в семь утра, проглатывал яичницу, хватал портфель и уходил из дома. До обеда шатался по поселку. Иногда, как партизан, часами бродил по лесу. В дождливую погоду прятался в пастушьем шалаше у оврага. Возвращался к двум часам дня. В это время как раз заканчивались занятия. Обедал и делал вид, что готовлю уроки. Но через неделю мой обман все же вскрылся. И бабушка привела меня в школу за руку, как первоклашку.

За месяц обучения я успел заметить некоторые странности в поведении нашей классной. Часто на уроках, сидя за своим столом, она клевала носом. Порой, без всякой на то причины, она начинала как Гитлер лаять. А иногда что-то мямлила себе под нос. Пару раз она, ни с того ни с сего разрыдавшись, выбегала из класса. Тогда вместо нее урок вел наш директор Евгений Львович.

Однажды на физ-ре мы играли в футбол. Группа "Б" против нескольких ребят из группы "А". Наша команда выигрывала со счетом пять — три. Я был нападающим. Женька Копылов дал мне хороший пас. Я взял мяч и, обводя соперников, помчался к воротам. На воротах, чуть подавшись вперед и, уперев руки в колени, стоял Носов. Я ударил с подкруткой. Мяч пролетел между его ног и запутался в сетке ворот.

— Шесть-три! Шесть-три! — ликовал Копылов. На бегу он стянул с себя майку и пропеллером раскручивал над головой.

Тут я почувствовал мощный удар в спину. Так, что отдало в голову. Выпятив грудь и выгнув спину, перебарывая боль, я обернулся.

— Урод, бля! — скалился Носов и уже заносил руку для следующего удара.

Я успел отскочить, принять боксерскую стойку и блокировать кулак Носова. Сразу же атаковал с правой. Попал в лицо "скользячкой". Он схватился за челюсть, как при зубной боли, сел на корточки и захныкал.

— Чмошник! Гнида! — всхлипывал Носов, закрывая лицо ладонями.

Нас моментально окружила толпа любопытствующих. Несколько ребят, куривших на заднем дворе, побросали сигареты и устремились к нам.

— Диман! — прокричал невысокий, коренастый, с оттопыренными ушами парень из восьмого "б" — да вломи ты ему, че ты!

Однако Носов поспешил покинуть поле брани. Пиная сухую листву, он широко шагал, прижимая ладонь к щеке, другой рукой по-лыжному отмахивал.

— Позже поговорим, салабон, — проскрипел восьмиклассник, сплюнул себе под ноги и побежал за Носовым. Он догнал его, ободряюще похлопал по плечу и принялся что-то назидательно ему внушать

После занятий я вышел из школы вместе с Антоном. Но не успев пройти и десяти метров, дорогу нам преградил Носов и его лопоухий друг.

— Вить, я пойду, а ты разберись-ка пока с этими ребятами, — сказал Антон и, пожав мне руку, торопливо двинулся дальше.

Я проводил его изумленным взглядом.

— Отойдем, базар есть, — Носов ударил кулаком по своей ладони.

Лопоухий стоял к нам боком, курил и равнодушно смотрел в сторону.

— Ну пойдем, — согласился я, незаметно сняв часы и убрав в карман брюк.

От моего друга — иуды тогда уже и след простыл.

Меня привели на зады какого-то огорода. Место было выбрано грамотно. С одной стороны глухой забор, с другой — непролазные заросли черемухи. Чуть поодаль — садовые участки.

Лопоухий приблизился ко мне почти вплотную и, не вынимая сигареты изо рта, выпустил дым в лицо. Я чуть отступил и закашлялся.

— Че, сыч городской, рамсы попутал?! — прошипел он, и исподтишка ткнул меня кулаком в живот.

Я согнулся пополам. Попятился назад, захрипел, пытаясь вздохнуть.

— Ну-ка, дай я! — взвизгнул Носов и, подпрыгнув, лягнул меня ногой в ухо.

Я пошатнулся, но устоял. В голове зазвенели на разный мотив колокола.

Вцепившись мне в волосы, он повалил меня на землю. Я разбил нос о какую-то корягу. По губам и подбородку потекло теплое.

Вдруг послышался дикий топот, хруст ломающихся веток и шум листвы. Будто ко мне приближалось кабанье стадо. Из-за кустов выскочили три пацана. Лиц их я разглядеть не успел.

— Гаси его, ребя! — вопил Носов.

На меня посыпались удары. Я лежал, свернувшись калачом, прижав колени к груди и, сцепив пальцы на затылке, руками закрывал голову.

Через некоторое время я услышал пронзительный разбойничий свист и фальцет Носова:

— Шухер! Валим!

По топоту, отдававшемуся от земли, я понял, что мои обидчики бросились врассыпную.

Спугнул их мужичок в гимнастерке. Он ковырялся в грядке на своем приусадебном участке. Я с трудом поднялся, отдышался, и закатал штаны. Ноги мои были сплошь в ссадинах и гематомах. Левое ухо горело огнем. В носу застыла кровавая корка. Спина ныла, словно по мне проехался каток.