Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

Сколько хлопот, просьб и трудов мне потребовалось, чтобы сделаться точным двойником госпожи де Фиштаминель!.. Таковы, дитя мое, наши битвы, – обратилась она к мадемуазель Жозефине. – Мне никак не удавалось найти одну вышитую шейную косынку – прелесть что такое! В конце концов я выяснила, что она была сделана на заказ. Я отыскиваю работницу, прошу сделать мне косынку как у госпожи де Фиштаминель. Безделица! сто пятьдесят франков [660]. Ее заказал один господин для подарка госпоже де Фиштаминель. Все мои сбережения ушли на эту косынку. Ведь в том, что касается нарядов, нас, парижанок, держат очень строго. Мужчина может иметь сто тысяч ливров [661]годового дохода и тратить за зиму десять тысяч франков на вист, но при этом твердо знать, что жена его мотовка и весь вред от ее тряпок! Коли так, я потрачу свои собственные деньги, твердила я себе. У меня была своя маленькая гордость: я не хотела говорить ему об этом наряде, я, глупая гусыня, хотела сделать ему сюрприз! О, как жестоко вы лишаете нас наших святых иллюзий!..

Этот упрек был обращен ко мне, хотя я ровно ничего не лишал эту даму, ни зуба, ни любой другой вещи, которой можно лишить женщину, – как изъяснимой, так и неизъяснимой.

– А надо тебе сказать, моя дорогая, что он возил меня к госпоже де Фиштаминель, и я даже довольно часто у нее обедала. И слышала, как эта женщина говорит: «Да у вас премиленькая женушка!» Она говорила со мной немного свысока, покровительственным тоном, и я это терпела; ведь муж желал мне призанять у этой женщины ее острого ума и влияния в свете. Одним словом, я взяла за образец сего феникса среди женщин, я изучала ее повадки, я с огромным трудом пыталась не быть самой собой… О, это целая поэма, которую можем понять только мы, женщины! Наконец настал день моего триумфа. Вообрази, сердце у меня колотилось от радости, я вела себя как ребенок – так, как ведут себя в двадцать два года. Муж собирался повезти меня на прогулку в сад Тюильри; он входит, я смотрю на него, сияя от гордости, он ничего не замечает… Что ж! сегодня я могу признаться, то была одна из чудовищных катастроф, которые… Нет, я ничего не скажу, этот господин станет надо мной насмехаться.

Я снова сделал протестующий жест.

– То был, – продолжала она (женщина никогда не выполняет намерения чего-то не рассказать), – волшебный замок, рухнувший у меня на глазах. Сюрприз не удался. Мы садимся в коляску. Адольф замечает, что мне не по себе, и спрашивает, что случилось; я отвечаю так, как мы всегда отвечаем, когда нам досаждают мелкие неприятности: «Ничего». А он берет лорнет и рассматривает прохожих: мы поехали кататься на Елисейские Поля, прежде чем отправиться в сад Тюильри. В конце концов терпение у меня иссякло, я начала дрожать как в лихорадке, а когда мы вернулись домой, заставила себя улыбнуться и спрашиваю: «Ты ничего не сказал о моем наряде? – Да, в самом деле, у тебя платье почти такое, как у госпожи де Фиштаминель». Сказал, повернулся и ушел. Назавтра я, конечно, немного дулась. Мы как раз заканчивали завтракать у меня в спальне, подле камина, и тут – никогда этого не забуду – приходит работница получить плату за косынку; я даю ей деньги, а она кланяется моему мужу, как будто с ним знакома. Я выхожу вместе с ней, якобы для того чтобы получить расписку в получении денег, и спрашиваю: «А за косынку для госпожи де Фиштаминель вы с него взяли меньше?» – «Клянусь, сударыня, ровно столько, господин вовсе не торговался». Я вернулась в спальню и нашла, что у мужа моего вид очень глупый, как…

Она помедлила, а потом договорила: «Как у павлина в вороньих перьях». – «Я понимаю, друг мой, что мне никогда не достичь полного сходства с госпожой де Фиштаминель». – «Я вижу, ты намекаешь на эту косынку! Ну, да, да, я ей ее подарил – ко дню ее ангела. Но что ж тут такого? мы прежде были очень дружны… Неужели прежде вы были связаны еще более тесными узами, чем теперь?» Не ответив на вопрос, он говорит: « Но эта дружба чисто духовная ». После чего берет шляпу и уходит, предоставив мне размышлять над этой превосходной декларацией прав мужчины. К обеду он не приехал, а вечером вернулся домой очень поздно. Уверяю вас, я весь день проливала у себя в спальне горючие слезы. Можете поднять меня на смех, – сказала она, глядя мне в глаза, – но я оплакивала мои девичьи иллюзии, я плакала от досады, потому что меня обвели вокруг пальца. Я вспоминала улыбку портнихи! О, эта улыбка привела мне на память улыбки многих дам, которые смеялись надо мной – девчонкой в салоне госпожи де Фиштаминель; я не могла сдержать слез. До этого я могла верить во множество качеств, которых нет у моего мужа, но которые молодые женщины охотно приписывают своим супругам. Сколько крупных неприятностей таила в себе эта неприятность, с виду такая мелкая! Вы все очень грубы! Всякая женщина достаточно деликатна, чтоб соткать из очаровательных обманов покров для своего прошлого, а вы… Но я отомстила.

– Сударыня, – возразил я, – вы рискуете снабдить мадемуазель чересчур глубокими познаниями.

– Вы правы, – согласилась она, – я расскажу вам окончание этой истории как-нибудь в другой раз.

– Итак, мадемуазель, – сказал я, – как видите, порой вы думаете, что покупаете шейную косынку, а на самом деле навязываете себе на шею мелкую неприятность, тогда как если вы получаете косынку в подарок…

– Неприятность становится крупной, – продолжила женщина хорошего тона. – На том и порешим.

Мораль сей басни заключается в том, что свою косынку надо нести без особых раздумий. Уже древние пророки называли сей мир юдолью скорби. А между тем в древние времена на Востоке мужчины, с разрешения законных властей, заводили себе, помимо жен, еще и хорошеньких рабынь. Как же назвать долину Сены – ту юдоль, которая простирается между Крестом и Шарантоном [662]и в которой законом разрешено иметь всего лишь одну жену!

Нетрудно догадаться, что я принялся жевать кончик своей трости, изучать карниз, любоваться на огонь в камине, разглядывать ножку Каролины в ожидании той минуты, когда барышня на выданье нас покинет.

– Простите меня, – сказал я Каролине, – я остался у вас, быть может, вопреки вашей воле; но ваша месть много потеряла бы, расскажи вы о ней не сейчас, а позже, и если для вашего мужа она составила мелкую неприятность, я, по причине, о которой мы еще поговорим, горю величайшим желанием узнать о ней…

– Меня особенно задела фраза: « Но эта дружба чисто духовная », приведенная в качестве оправдания. Велико утешение – знать, что я для него просто вещь, мебель; что я занимаю место между кухонной утварью, туалетным столиком и рецептами врача; что супружеская любовь приравнивается к пилюлям для улучшения пищеварения, к сиропу из телячьего легкого, к белой горчице [663]; что душа моего мужа принадлежит госпоже де Фиштаминель, что он восхищается этой дамой, что она чарует его ум, а я для него просто способ удовлетворения потребности сугубо физической! Что вы скажете о женщине, унизившейся до того, чтобы согласиться быть чем-то вроде супа или вареной говядины, разумеется очень пресной? Так вот, в тот вечер я составила целую катилинарию…