Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

Женщины бывают

либо целомудренны,

либо тщеславны,

либо просто горды.

Посему всех их может постигнуть мелкая неприятность следующего рода.

Иные мужья так счастливы обзавестись женой, которую получают в свое распоряжение исключительно благодаря законному браку, что боятся оставить публику в заблуждении и спешат пометить свою супругу, подобно тому как продавцы древесины помечают бревна перед сплавом, а беррийские крестьяне – своих баранов. Они на римский манер (columbella-голубка) прилюдно расточают своим женам прозвища, заимствованные из животного царства, и зовут их:

птичка моя,

рыбка моя,

мышка моя,

зайчик мой.

Или, переходя от животного царства к растительному, они называют их:

персик мой,

смоковка моя (только в Провансе),

вишенка моя (только в Эльзасе),

однако – оцените их сдержанность – они никогда не зовут ее «ягодка моя!».

Бывает и хуже:

жёнка,

матушка,

дочка,

хозяюшка,

старуха (когда жена очень молода).

Некоторые дерзают пускать в ход прозвища на грани неприличия, такие как:

киска,

конфетка,

котеночек!

Мы слышали собственными ушами, как один из наших государственных мужей, отличающийся поразительным уродством, именовал свою жену мамочкой .

– Лучше бы он дал мне пощечину, – признавалась несчастная своей соседке.

– Бедняжка, как ей не повезло! – обратилась ко мне эта соседка, когда Мамочка удалилась. – Когда она выезжает в свет с мужем, она все время как на иголках и старается держаться от него подальше. Ведь однажды при всех он обнял ее за шею: «Ну, пойдем, пышка моя!»

Говорят, что знаменитое отравление мужа мышьяком имело причиной постоянные нескромности, которым этот муж подвергал в свете свою жену, завоеванную в полном согласии с Гражданским кодексом [673]. Муж этот легонько похлопывал ее по плечу, влеплял ей смачные поцелуи, позорил ее публичным выражением нежностей, сдобренных теми грубыми и пошлыми словечками, секрет которых знают только французские дикари, обитающие в далеких деревнях и пока еще очень мало изученные, несмотря на все усилия естествоиспытателей-романистов.

Говорят также, что умные судьи по достоинству оценили это оскорбительное поведение и, сочтя его смягчающим обстоятельством, вынесли подсудимой менее строгий приговор.

Судьи решили:

«Карать подобные брачные преступления смертью – чересчур жестоко, что же до женщины, которую притесняют так безжалостно, поступок ее в высшей степени извинителен!..»

Мы, защитники элегантных нравов, бесконечно сожалеем, что подобные аргументы не сделались общеизвестны. Посему дай Бог, чтобы книга наша получила огромный успех; тогда с женщинами наконец начнут обходиться так, как они того заслуживают, – как с королевами.

В этом отношении любовь стоит куда выше брака; она гордится нескромностями, иные женщины их ищут, их готовят, и горе тому мужчине, у которого они время от времени не срываются с языка!

Сколько страсти в нечаянном ты !

Однажды – дело было в провинции – я слышал, как один муж звал свою жену «моя берлина» [674]… Она была счастлива и не видела в этом ровно ничего смешного; сама она звала супруга «сынок»!.. Этой восхитительной паре мелкие неприятности остались неведомы.

Именно наблюдая за этой счастливой семьей, автор вывел следующую аксиому:

Счастлив в браке может быть либо гениальный человек, женатый на женщине нежной и умной, либо человек бесконечно глупый, нашедший жену себе под стать – случай вовсе не такой частый, как можно подумать.

Чересчур прославленный эпизод с мышьяком, пущенным в ход для исцеления оскорбленного самолюбия, доказывает, что, в сущности, для женщины в браке ни одна неприятность не бывает мелкой.

Женщина живет чувством, тогда как мужчина живет делом.

Между тем чувство способно в любой момент превратить мелкую неприятность либо в большое несчастье, либо в разбитую жизнь, либо в вечное бедствие.

Пусть даже Каролина, не знающая ни жизни, ни света, поначалу причиняет мужу мелкие неприятности своей глупостью (перечтите главу «Открытия»), Адольф, подобно всем мужчинам, находит утешение в жизни общественной: он выезжает, хлопочет, занимается делами. Но для Каролины все сводится к одному: любить или не любить, быть или не быть любимой.

Нескромности зависят от характеров, времени и места. Нам достанет двух примеров.

Вот первый.

Некий мужчина от природы грязен и уродлив; он дурно сложен, отвратителен. Есть мужчины, и нередко среди богатых, которые как будто подрядились в двадцать четыре часа измарать любое, самое новое платье. Они родились неряхами. Для женщины связь с Адольфом такого сорта так позорна, что его Каролина уже давно потребовала отмены новомодного обращения на «ты» и всех внешних признаков супружеского звания. В свете за пять-шесть лет успели привыкнуть к такому положению дел и полагали, что муж и жена в разъезде, тем более что, как всем было известно, в свои права уже вступил Фердинанд номер два [675].

Однажды вечером в присутствии десяти гостей хозяин дома просит жену: «Каролина, передай мне каминные щипцы».

Эта фраза не значит ничего и одновременно значит всё. Она извещает о домашней революции.

Господин де Люстрак, Амадис-омнибус, бросился к госпоже де Фиштаминель и живописал эту сцену так остроумно, как только мог, а госпожа де Фиштаминель с видом новой Селимены [676]процедила: «Бедняжка, до какой же крайности она дошла!»

– Пустое! разгадку мы узнаем через восемь месяцев, – сказала одна старая дама, у которой только и осталось радостей, что злословить.

Не станем описывать смятение Каролины, оно понятно без слов.

А вот второй пример.

Вообразите, в каком ужасном положении оказалась одна деликатная женщина, наслаждавшаяся жизнью в загородном поместье близ Парижа, в кругу полутора десятков хороших знакомых, когда камердинер мужа явился и шепнул ей на ухо, что приехал хозяин.

– Хорошо, Бенуа.

Все слышали, как подъехал экипаж. Все знали, что хозяин дома с понедельника находится в Париже, а дело происходило в субботу, в четыре часа пополудни.

– Он должен срочно кое-что сказать госпоже, – продолжал Бенуа.

Хотя диалог этот велся вполголоса, все присутствующие поняли его смысл тем яснее, что хозяйка, прежде напоминавшая бенгальскую розу, заалела, как маков цвет. Она кивнула, продолжила беседу, а затем удалилась, якобы для того чтобы узнать, успел ли муж в одном важном деле; однако всем своим видом она показывала, как сильно раздосадована недостатком предупредительности своего Адольфа по отношению к ее гостям.