Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— Вновь с чертовщиной, — заметил врач.

— Войду я в те кустики на секунду, — Ардалион Иванович удалился.

— Такой закрутки у нас еще не бывало, — сказал Николка.

— Же ву при, — поморщился я. — Лунной ночью из египетских гробниц встают тени. Ночью их точнее можно назвать не тени, а светотени. Под джин и коньяк мы, конечно, получим свои тридцать три, но мне кажется, старик малость перезакрутил.

— Пальмы, однако, он предоставил нам настоящие, Египет тоже в натуральную величину, чего еще надо? — возразил мне Николай.

— И правильно, пусть чудит старик, — сказал Игорь, — а наше дело не перечить, потому что и впрямь — очень хороши пальмы, и эти, огромные…

— Платаны, — подсказал я.

— Эзбекие, — сказал Николка, — когда б еще мы его увидели?

Как раз и Ардалион возвратился. Странно, но рассказанная им история всех нас отрезвила, вселив в души некую неясную тревогу. Ровно полчаса понадобилось Тетке на раскрытие своего сюжета, а мы словно и не пили ничего.

Десять или девять арабчат появились в парке, но пока не могли решить, стоит ли подходить к нам клянчить «уан баунд». Лет по семь, по восемь арабчата.

— Прошло, однако, чувство хорошей интуиции, — сказал я с досадой.

— И время, — добавил Игорь. — Не пора ли назад?

Могу сказать, что возвращение на другой берег Нила в нашу гостиницу вряд ли входит в число тридцати трех удовольствий. Не сразу мы могли определить, в какой части города находимся. Думать уже никому не хотелось, а имеющаяся на руках карта служила не очень верной подсказчицей. Я помню, как гудели ноги, «о пальмах, и о платанах, и о водопаде во мгле белевшем, как единорог» мы уже не вспоминали, мечтая лишь о том, чтобы лечь и уснуть.

И, наконец, пришли.

Вдруг оказалось, что я уже лежу в постели, погружаясь в сладкий, непреодолимый сон, в котором оказываюсь среди густого леса и кто-то меня зовет. Оглядываюсь по сторонам и вижу между деревьев какие-то пляшущие огоньки. Я иду на них, а они все удаляются и пляшут, пляшут и удаляются. Заслышав в их зовах нечто враждебное, я останавливаюсь. В гуденье стволов деревьев чувствуется приближение какой-то небывалой бури. Ветра порывы все сильней и сильней. В шуме листьев чудятся крики. Дальней молнией озаряется край небосвода. Речи быть не может, чтобы где-нибудь спастись от неминуемого бедствия. И вот обнаженная танцовщица выходит из-за дерева. В ужасающем молчаньи она приближается и приближается ко мне с ибисом в руках…

Ночи как не бывало — вскочив, я сидел в постели и смотрел, как в ванной чистит зубы Николка. Таинственное виденье, напугавшее меня, стремительно превращалось в карикатуру, сморщивалось, съеживалось, становилось смешным и банальным. Слово «ибис» — единственное, что не было смешным в этом сне, поскольку я хорошо помню: танцовщица держала в руках именно слово «ибис», а не самого ибиса.

— Эзбекие! — позвал я Николку, он оглянулся и продолжал чистить зубы. Да уж, чистюля он был патологический. Только минут десять уходило у него на чистку зубов. Десять, а то и больше минут — на умыванье, десять на бритье и пятнадцать на причесывание. Лет пять своей жизни, если сложить все минуты, Николка, должно быть, провел за утренним моционом чистки перышек.

— Но ты, карикатурист, вставай, завтрак давно начался, — отозвался историк. Хмурый вид его свидетельствовал о полной потере интуиции.

— Странник я, а не карикатурист.

Я встал и вышел на балкон. Снова светило солнце.

— Должен признаться, что ни на какую экскурсию ехать не хочется, — сообщил хмурый историк.

— Ехать, однако, надо, — сказал я. — Должен же ты, археолог, знаток древнего мира, хоть раз в жизни видеть пирамиды и кошку с лицом человека.

— Видеть мир должен каждый человек, независимо от профессии, — возразил Николка. — Моря, горы, города, памятники древности. И тем не менее мы большую часть времени видим все это лишь в воображении. Тучи, смотри-ка, — обратил он внимание на две маленькие тучки, бредущие в отдалении.

— И именно поэтому нашему воображению пора предоставить возможность отдохнуть, — сказал я, отправляясь в ванную. Чужие сны, принадлежащие Рамсесу Третьему или Хуану Малаведе, все еще кружились в моей голове.

Лица девушек горничных, оккупировавших наш номер, когда я вышел из ванной, показались мне почему-то знакомыми. Все сделавший для приведения своего внешнего вида в шик-блеск Николка пытался о чем-то спросить их, пользуясь обрывками английского, случайно оказавшимися в его памяти, напичканной историей и мертвыми языками.

— Что, не получается охмуреж? — усмехнулся я, видя, что девушки мало обращают внимания на неотразимую Николкину внешность и игривые порывы.

— Меня любая девушка на любом языке поймет, — самодовольно возразил Старов.

— Уже, должно быть, поняли. Не разменивайся, неужели тебя обольщает обслуживающий персонал?

— Обольщает.

— Войти в число избранных, которым известно о Бастшери, и обращать внимание на уборщиц — не понимаю.

— В этом сказывается твоя узко юмористическая ограниченность.

— Тот — это только бог луны или чего-нибудь еще? — спросил я ни с того ни с сего. Сад, озаренный полным кругом луны, вдруг выплыл в моей памяти как свидетельство того, что в нашей жизни наступают новые события.

— И мудрости, — ответил Николка, — счёта и письма, нет бы повторить по-английски то, что я пытался им тут сказать, ты мне зубы заговариваешь.

Повторить было нетрудно, я перевел горничным вопросы Николки — «как вас зовут?» и «где мы можем увидеться вечером?», после чего девушки показали нам свои запястья, на которых были вытатуированы кресты, сказали, что они коптки, христианки, и готовы обсудить с мистером его намерения, если он всерьез хочет поговорить о женитьбе.

— Обет безбрачия я не давал, — сказал Николка, улыбаясь, но тут же махнул рукой: — Или ладно, не нужно этого переводить, пошли завтракать.

Сказать по правде, девушки не отличались красотой, и Николке не вполне достойно было испытывать на них свою неотразимость. Что же касается беседы, то она, казалось бы, заглохла, но вдруг одна из горничных, собравшись с духом, выключила пылесос и спросила, знаем ли мы, что сегодня ночью в гостинице умер или убит еще один человек и, причем, точно так же, как вчерашний швед. Я перевел Николке слово в слово все, что услышал. Его это потрясло почти так же, как необходимость жениться на представительницах племени коптов, он почесал в затылке и исполнил при помощи губ и голоса мелодию похоронного марша. Исполнил, правда, фальшиво, хотя и считался человеком музыкально образованным.

— И ты веришь во всю эту чертовщину? — спросил я.

— Что же еще остается делать? Теперь ты скажи только, я свободен или уже должен чувствовать перед девушками какие-то обязательства?