Тони Парсонс - Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

— Мы вместе во всем этом, — сказал я и чуть было не дотронулся до ее руки.

К счастью, я вовремя опомнился.

— Вместе, — изумленно проговорила она. — Ну да — как два паука в банке.

Я оглянулся на школу, куда в этот непонятный день вернулся мой сын. Два урока математики и макание в унитаз? Оскорбительные записки и избиения за гаражами? Собирание рюкзака и начало исключения? Я отвернулся, пристыженный, спрашивая себя, когда я утратил силу защищать его.

— Я должна была сказать о переводе в другую школу, — проговорила Джина, слегка оттаяв. — Извини, Гарри, правда извини. Но здесь ему плохо.

«Ему здесь было хорошо до тех пор, пока ты не решила вторгнуться в нашу жизнь», — подумал я.

Но ничего не сказал, внезапно почувствовав себя опустошенным. Единственное, что осталось от нашей любви, — способность ссориться из-за чего угодно.

— Ты когда-нибудь думал о том, — спросила Джина, — на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы остались вместе? — Она слегка улыбнулась, но я понятия не имел, что скрывается за этой улыбкой. — Ты не задумывался, что бы случилось, Гарри, если бы ты не трахал все, что движется, а я бы не ушла?

— Красиво сказано, — пробормотал я, сделав долгий выдох, а потом долгий вдох, вспомнив прошлое без проблем, несломанное и прочное прошлое, с маленьким белокурым мальчиком, сногсшибательной молодой матерью и гордым талантливым отцом, который любил их обоих и никогда не думал, что они убегут, когда он отвернется.

Я увидел все это, делая вдох и выдох, но это зрелище тут же ускользнуло от меня, словно попытка вспомнить сон, исчезнувший после пробуждения. Я не любил женщину, стоявшую сейчас передо мной. Я любил Сид. Я любил мою жену.

Я посмотрел в голубые глаза Джины. Они оставили меня равнодушным.

— Нет, — ответил я.

Я забыл о больницах. Об ожидании. О бесконечно отвратительном чае. О невероятном бюрократизме по отношению к смертельно больным. О том, как скучно находиться в комнате ожидания смерти. Кен и я сидели возле кабинета доктора. Он изучал «Рейсинг пост», а я читал книгу Мэтью Паркера «Монте-Кассино».

«Только реки крови, пролитые при Вердене и Пашендейле, или же наиболее жестокие битвы Второй мировой войны на Восточном фронте могут сравниться с Монте-Кассино. Величайшее наземное сражение Европы, Кассино стал наиболее горьким и кровавым боем западных союзников с немецким вермахтом среди всех фронтов Второй мировой войны. Что касается немцев, многие неудачно сравнивают его со Сталинградской битвой».

— Я, пожалуй, поставлю на Лаки Сью в Хейдок-паркс, два к тридцати, — сказал Кен скорее самому себе, чем мне.

— Папа, — раздался женский голос.

Мы подняли глаза и увидели, что по коридору торопливо идут Трейси и Иэн. Им пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить мужчину, везущего на специальной тележке пробы крови в дребезжащих бутылочках, но они не переставали улыбаться отцу.

— Прости, мы опоздали, — сказала Трейси. — Пробки.

— Хангер-лейн просто кошмар, — добавил Иэн. — Людей — как сельдей в бочке.

Кен хмыкнул и вернулся к своей «Рейсинг пост».

— Вы немногое пропустили, — сказал он.

Я отправился за чаем для нас четверых. Когда я вернулся, они все еще ждали доктора. Трейси рассказывала о каком-то гомеопатическом шарлатанском снадобье, о котором только что прочитала, а Кен, закатив от скуки глаза, смотрел в одну точку ей за плечо. Иэн нервно улыбался, пытаясь смягчить ситуацию.

— Очень горячий, — предупредил я, расставляя белые пластиковые чашки. — Подождите пять минут.

Но Трейси продолжала увлеченно щебетать о волшебном средстве против рака. Она сделала большой глоток огненного чая и подскочила, как от испуга.

— Я ведь сказал, что надо немного подождать, — попенял я.

Она повернулась ко мне.

— Простите, напомните мне, — поинтересовалась она, — что вы здесь делаете?

— Трейси, — проговорил ее брат, ручаюсь, не в первый раз.

Я взял свою горячую дымящуюся чашку и спокойно ответил:

— Я привез сюда вашего папу.

— И не только, — хихикнул Кен. Он свернул «Рейсинг пост» и посмотрел на меня. — Он ищет своего отца.

Я ничего не ответил. Я держал книгу и чай. Он был еще слишком горячий, чтобы его пить. Но я все равно поднес чашку к губам, чтобы сделать хоть что-нибудь.

— Он ищет своего отца, но здесь его не найдет, — продолжал Кен.

Он выразительно мотнул головой.

— Он умер, твой папа, — сообщил он мне. — Здесь только я и моя опухоль.

Внезапно он оживился:

— Звучит совсем как песня.

И начал напевать на мотив песенки «Я и моя тень»:

— Я… и моя опухоль… бредем по авеню.

Трейси закрыла лицо руками.

— Папа, — проговорила она. — Пожалуйста. Не надо.

Кен улыбнулся:

— Можно говорить что хочешь, когда тебе копают могилу.

Он раздраженно махнул рукой.

— Ну, началось, — проворчал он. — Опять слезы. Ниагарский водопад.

Иэн заплакал. Он причитал, по его большому круглому лицу текли огромные слезы. Я сглотнул ком в горле. Отвернулся. Потом взглянул на Кена.

— Твой отец умер, — повторил старик. — Понимаешь?

— Понимаю, — ответил я и выпил чай одним глотком.

Медсестра высунула голову из-за двери и возвестила:

— Мистер Гримвуд!

Кен поднялся, поправил галстук и одернул пиджак.

— Я здесь, мисс, — ответил он.

Я смотрел, как Гримвуды исчезают за дверью врачебного кабинета. Кен повернулся и поманил меня, чтобы я тоже вошел вместе с ними.

— Зачем ему идти? — сердито спросила Трейси. — Он не член семьи.

— Да ладно тебе, — хихикнул Кен. — Пусть повеселится.

Трейси покачала головой и прикусила губу. Брат похлопал ее по руке, и мы все вместе вошли в кабинет, где доктор показал нам рентгеновский снимок легких старика, черных от первичных опухолей и туманных от жидкости, скопившейся у него в груди.

Доктор был очень любезен. Он пододвинул к Трейси и Иэну коробку салфеток «Клинекс», когда те зарыдали. Он рассказал нам, что только двадцать процентов случаев заболевания раком легких подвергаются хирургическому вмешательству, и очень терпеливо объяснил, почему химиотерапия и лучевая терапия не подходят для лечения пожилых людей на такой поздней стадии болезни. То есть он объяснил, что надежда есть. Но не сегодня, не в этом кабинете и не для этого старика.

— У вас есть около девяти месяцев, — сказал доктор.

Иэн и Трейси приподнялись на стульях и крепко обнялись.

Я сжал книгу обеими руками.

Но Кен Гримвуд сидел с сухими глазами.

— Спасибо, доктор, — сказал он. — Можно мне теперь идти домой?

В тот день я действительно разглядел в нем твердость духа. Не ту твердость, которой я всегда восхищался — которая придавала ему и другим людям, как он, силы противостоять нужде, войне, раку и смерти, — а другую твердость, наверное, лучше назвать ее жесткостью, которая держала его детей на расстоянии, а жену немного в страхе, неважно, насколько сильно она любила.