Тони Парсонс - Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

— Болячка, — проговорил он. Я прочитал это по его губам. — А ты действительно Болячка, верно, Сильвер?

Пэт швырнул мяч ему в лицо.

Он попал Флаю по носу, и у того потекла кровь, а этот громила толкнул вратаря обратно в ворота и начал избивать его кулаками и бутсами. Пэт съежился при нападении, отступил в заднюю часть ворот и скорчился в сетке, как пойманный зверек.

Я выбежал на поле и помчался к воротам. Но Джонс Психопат был уже там, между ними, растаскивая их в стороны.

Потом вытащил красную карточку и показал ее обоим. Уильям Флай с отвращением отвернулся, сорвал с себя белую майку Рамсей Мак и под неодобрительные крики бросил ее на землю. Но Пэт запутался в сетке. Он старался не расплакаться, пытаясь освободиться. Джонс Психопат ухватил его за шиворот оранжевой майки и вывел в шестиметровую зону.

— Пошел вон, — сказал он. — Удаление с поля, Болячка.

И тогда Пэт его ударил.

Яростный короткий удар, которого Джонс Психопат, возможно, легко избежал бы, если бы смотрел на Пэта. Но мой сын, видимо, был этого недостоин. Поэтому удар оскорбленного до слез мальчика пришелся Джонсу Психопату прямо в подбородок в тот самый момент, когда он отвернулся. И учитель рухнул на землю, как мешок очень красного картофеля.

Пэт не заплакал. Я был рад этому. Побелевший от потрясения, он уже не мог плакать. Он собрал из-за сетки свои принадлежности — бутылку для воды «Предатор», пляжное полотенце «Предатор», запасную пару перчаток «Предатор» — и перешагнул через распростертую фигуру Джонса Психопата.

Он не смотрел на меня, проходя мимо.

Он не смотрел ни на кого.

Но когда он проходил мимо Элизабет Монтгомери и ее бойфренда, семестр обучения которого стоил три тысячи фунтов, могу поклясться, я увидел — она в восторге.

Я следил за женой.

На самом деле это довольно сложно. В фильмах все выглядит гораздо проще. Там только надо нырнуть в какую-нибудь дверь или спрятаться за газетой, когда преследуемый оборачивается, на мгновение что-то заподозрив.

Но на самом деле все было совершенно не так.

Сид ехала в своем фургоне «Еда, славная еда». Я двигался следом в своей машине, натянув для маскировки одну из вязаных шапочек Пэта и выждав пять минут после ее отъезда.

Мне казалось, что будет сложно держаться неподалеку. Но это оказалось не проблемой. Как только мы добрались до Холлоуэй-роуд, Сид плотно застряла в утренней пробке, и я оказался от нее в опасной близости. Чтобы не догнать ее, мне пришлось пропустить один зеленый свет, вызвав гнев автомобилистов, едущих сзади.

Она сказала, что поедет к подруге, — великолепно неопределенная цель. Возможно, она не хотела лгать мне в лицо. Возможно, так они все говорят.

Я висел у нее на хвосте, натянув до бровей вязаную шапку, глядя на капот ее машины и на ее затылок — волосы высоко подняты, открывая шею, — и поражался ее удивительно прямой осанке, и чувствовал в себе оцепенелую боль при одном только взгляде на нее, и отворачивался каждый раз, когда она смотрела в зеркало заднего обзора.

Я не хотел, чтобы это было правдой.

«О, Сид, — думал я, — я так тебя люблю!» Но потом мне пришлось сосредоточиться, потому что я чуть не задел автобус, сворачивающий к Кентиш-таун.

Потом я ее потерял.

В огромном гудящем скоплении машин на Арчвэй она нажала педаль газа на желтый свет — дерзкая девчонка! — и мне тоже пришлось рвануть вперед, не обращая внимания на велосипедистов, которые ехали, грозя кулаками и выкрикивая страшные проклятия в адрес автомобилистов с правом преимущественного проезда.

За перекрестком движение стало более плотным. Дорога пошла вверх, унося Сид на лондонские холмы.

Затем она скрылась из виду.

Но это было уже неважно, потому что еще кое-что отличало жизнь от фильмов.

Я точно знал, куда едет Сид.

Это был большой белый дом на Белсайз-парк. Чудесные соседи. Чудесная архитектура. Чудесная жизнь.

Улица была тихой, спокойной и богатой. Слишком богатой для того, чтобы миролюбиво отнестись к пребыванию на ней человека в черной круглой шапочке, скрывающегося в тени мощных деревьев. Поэтому я решил проехаться вокруг квартала. Но и это было рискованным делом — юноша, выгуливающий с полдюжины изнеженных собачонок на поводках, остановился, глядя на то, как я уже в третий раз объезжаю квартал. Но когда я вернулся на прежнее место, юноша с собаками уже скрылся из виду. Остались только я, дом, где жил Джим Мейсон, и жуткое осознание того, что Сид сейчас там, с ним. Я припарковался в конце улицы. Спустя час входная дверь открылась.

Спрятавшись за старым деревом, я смотрел, как они выходят. Сначала Сид, скрестив руки на груди, словно прячась от жестокого мира. А за ней он, Джим, склонив свою красивую голову, совершенно серьезный. Либерти, его пассии из Манилы, нигде не было видно.

Что же, неудивительно.

Вот так меняется мир.

На верхней ступеньке Сид повернулась к нему. Я затаил дыхание, ожидая, что они поцелуются, но вместо этого они обнялись — нет, скорее прижались друг другу, словно оберегая один другого от падения. И это было гораздо хуже.

Я не знаю, что было дальше, потому что я не стал смотреть. Я сел в машину, развернулся и поехал обратно той же дорогой, какой приехал сюда, вниз с лондонских холмов, с огромной черной дырой измены в груди, показывая два поднятых вверх пальца сумасшедшим велосипедистам, полуослепший от слез.

Мы втроем сидели перед кабинетом директора — вся семья снова в сборе.

Джина, Пэт и я — когда в последний раз мы вот так сидели все вместе? За пределами памяти, в другой жизни. Может быть, на семейном ужине, еще до развода? Но нет — потому что тех трех человек уже давно не существовало. Молодого мужа и отца. Его высокой ослепительной жены. Гордых родителей сына с хохолком на макушке, сходящего с ума по «Звездным войнам». Где они теперь? Неизвестно. Но явно не перед дверьми кабинета директора.

Школьные звуки, школьные запахи. Смех и угрозы. Еда и хлорка. Пэт погрузился в кресло и сидел неподвижно, словно пытаясь исчезнуть, словно впал в кому, и единственным признаком жизни были редкие быстрые взгляды на проходящих мимо старших школьников — наглых парней с жестким взглядом, казалось в любой момент готовых совершить преступление, девушек в коротких юбках, несущих свою сексуальную энергию как жетон начальника полиции. Они уничижительно посматривали на мальчика, сидящего со своими престарелыми мамой и папой, но я не мог сказать, означали ли их взгляды все или ничего.

Джина была невозмутима, странно безмятежна, учитывая обстоятельства. Предельно вежливо поговорила с секретарем директора — придется подождать, мистер Уайтхэд задерживается, Джина с улыбкой понимающе кивнула, ни грана беспокойства и раздражения, образцовая мамаша до кончиков ногтей.