Иржина Троянова - Яна и Ян

И вдруг в напряженнейшей тишине раздался голос капитана:

— Товарищ Поспишил совершенно прав!

Мы замерли от изумления.

— Однако я хотел бы дополнить его выступление некоторыми фактами… Во времена Марии Терезии, когда были построены эти казармы, девяносто процентов новобранцев оказывались здесь в лучших условиях, чем были у них дома. В наше же время наоборот — более девяноста процентов попадают в гораздо худшие условия проживания… Пушкворец!

— Я!

— Сидите, сидите, Пушкворец. Скажите, есть ли в вашем доме центральное отопление, горячая вода и прочие удобства?

— Разумеется, есть, у нас дом со всеми удобствами, — сказал Пушкворец и добавил гордо: — И кроме того, у меня отдельная комната с балконом.

— Вот видите! Правда, комната с балконом есть не у каждого нашего солдата, но никто из вас не будет со мной спорить, что на гражданке условия жизни у вас были гораздо лучше… Поэтому я и хочу, чтобы вы по возможности сами улучшали свой быт и досуг. Я начинал службу в этих самых казармах в середине пятидесятых годов и могу совершенно точно перечислить, что здесь изменилось к лучшему. Посмотрите на ваш клуб, — предложил он и окинул всех взглядом. — Мы в свое время перестроили его из старой конюшни. И вас он устраивает?..

Секретарь бюро посмотрел на меня и покраснел. Сразу же после возвращения из сержантской школы мы обращались к нему с предложением перестроить клуб. Однако с того момента наша инициатива фигурировала лишь в протоколах собраний.

— Но мы отклонились, товарищи, у нас сегодня на повестке дня другие, более важные вопросы: повышение боеготовности и мастерства танкистов, совершенствование политической учебы. Пока мы досконально не овладеем техникой и не доведем ее до отличного технического состояния, всякие прочие дела не будут приносить нам морального удовлетворения. Мы прежде всего солдаты и в любую минуту должны быть готовы дать отпор врагу.

«…В субботу не приезжайте, мои милые «анютины глазки». В субботу и воскресенье мы будем работать — подкладывать в парке бетонные плиты под танки. Сознаюсь, что мы вызвались это делать добровольно, а инициатором выступил наш экипаж. Ты только, пожалуйста, не думай, что я по тебе не тоскую. Напротив, мне тебя так не хватает! Когда неделю назад ты не смогла приехать, то свет померк в моих глазах. Но что же делать? У тебя тоже работа. А поскольку ваша заведующая вышла замуж и теперь где-то весело проводит медовый месяц — право, я никак не могу поверить этому, — ты, конечно, не могла на субботу закрыть магазин. Магазин образцового обслуживания!

Хорошо, что ты мне хоть вечером позвонила. Я так обрадовался, когда услышал твой голос… И снова светило солнце, хотя на самом деле небо было почти черным. Ты сказала, что боялась не застать меня, боялась, что я опять ушел в «Андалузию»… Почему «опять», Яничка? Я был там всего один раз, и мне этого вполне достаточно. В тот вечер, к твоему сведению, я слушал в клубе Лацо — он играл Шопена. Ты удивлена? Я тоже. Но должен признаться, что в серьезной музыке все-таки что-то есть. Не могу выразить это словами, но, слушая ее, я был как-то особенно спокоен, и наша любовь представлялась мне прекрасной и чистой. Она и в самом деле такая! Что значат в сравнении с ней бетонные плиты или ваша заведующая, которая отправилась в свадебное путешествие? Уже почти три недели, как мы не виделись, и придется ждать еще неделю — значит, целый месяц длится ожидание. Для меня это почти вечность. Но что такое вечность в сравнении с нашей любовью?..»

— А сегодня мы разве не ворочаем плиты, товарищ начальник строительства? — услышал я и увидел в зеркале ухмылявшегося Венцу. — Я так ждал этого дня! Страшно люблю укладывать плиты, особенно в субботу и воскресенье.

Я брился в умывалке, а он стоял около меня и гримасничал.

— Сегодня и завтра плиты класть не будем, командир разрешил отдых. — Я не удержался от смеха. — Перестань корчить рожи. Предупреждаю, если порежусь, то в следующий раз положу плиту на тебя. Фу ты, черт, ведь говорил же! Из-за тебя порезался. Слушай, давай гуляй отсюда! — И я шутливо замахнулся на него.

— У вас с нервами не в порядке, товарищ командир, — увернувшись, сказал он, но продолжал меня донимать.

Ребята знали, что Яна приедет именно сегодня, а делать вид, что предстоящая встреча меня не волнует, я уже был не в силах. Да разве могло быть иначе? Ведь к Пушкворцу ни одна девушка не ездит, Лацо пока не отважился послать Вере свое фото, а Вашек… У Вашека с женой слишком сложные отношения. И только один я такой счастливчик.

— Возьми подушись, настоящий кельнский! — великодушно предложил мне Вашек маленький флакончик и добавил: — Можешь вылить на себя все!

Одеколона во флаконе оставалось на донышке, и я спросил:

— А ты?

— Что я? Я пойду посмотрю на результаты нашей работы, а для этого мне не нужен одеколон.

— Почему ты не поехал в Прагу? Тебе же дали увольнительную.

— А что мне там делать? Лида привезла мне письмецо от уважаемой супруги, из которого стало известно, что мой визит в Прагу помешает ей поехать на экскурсию по западночешским курортам. Чтобы я не расстраивался, она выслала мне посылку: две банки сгущенного какао, от которого мне каждый раз бывает плохо, и печенье. Мы с Пушкворцем крошили его дроздам — пытались приручить их. Слушай, я забыл тебе сказать: пани Лида просила передать, чтобы в следующий раз ты приходил за ключами сам. Она, между прочим, недвусмысленно интересовалась, не боишься ли ты ее.

— Как волка!

— Что волк! Сирены, дружище, вот самая большая опасность для нашего брата.

Я расхохотался. У меня было невероятно веселое настроение. Надо же, сирена! Нужно будет купить ей коробку конфет или еще что-нибудь, ведь она сделала нам большое одолжение — предложила свою квартиру. Неожиданно я представил себе, что мы с Яной увидимся уже сегодня, и почувствовал такую тяжесть под ложечкой, будто поднимался на скоростном лифте в «Доме обуви» на Вацлавской площади. Я посмотрел на часы. Еще три часа сорок две минуты ожидания.

Чтобы как-то скоротать время, я направился с Венцой в парк. Бетонные плиты лежали ровными рядами, и это наполнило меня вполне обоснованной гордостью…

Когда я потом стоял на перроне и из-за поворота наконец показался приземистый паровозик, тащивший маленькие вагончики, в которых добирались сюда пассажиры с пражского скорого, я почувствовал, что сердце мое стучит, словно молот. Но со стороны мое волнение, очевидно, было не очень заметным.

Поезд остановился. Если бы из него вышла даже тысяча женщин, я сразу отыскал бы среди тысячи ее каштановую головку. Ведь я узнаю Яну по одной только улыбке — мне всегда кажется, будто она посылает мне ее навстречу, как белую голубку. Господи! Из меня в конце концов, наверное, получится поэт…