Иржина Троянова - Яна и Ян

В небольшой передней стояла подставка для цветов из тростника, на ней — зеленая леечка. Стены были оклеены обоями с красными розами.

— Если бы ты не приехала, я бы, наверное, сбежал к тебе!

— Нет, этого бы не произошло, потому что я бы приехала в любом случае. А если бы не ходили поезда, пришла пешком или добралась автостопом…

Мы вошли в спальню и опять увидели обои с розами, только с золотыми, и тахту, занимавшую почти треть комнаты.

В вазе на низком столике стоял букет пионов. Их нежные лепестки неслышно падали на пушистый зеленый ковер.

— Тебе здесь нравится?

— Ты еще спрашиваешь! Но с тобой я…

Он не дал мне договорить и принялся целовать мои глаза, щеки, волосы…

Когда вечером я вытащила из чемодана свою ночную рубашку, Ян заявил, что не сможет уйти, если я ее надену, а увольнительная у него только до десяти. Но вот завтра он свободен целый день до восьми вечера. А уходя, он спросил, не будет ли мне страшно одной.

Страшно? Я уснула сразу же, как только за ним закрылась дверь. Однако утром у меня было достаточно времени, чтобы осмотреться. Роскошный халат в ванной, лаки для волос, кремы и духи на полочке под зеркалом, домашние тапочки в передней… Похоже, что в квартире живет женщина. Наверняка со средствами, элегантная и холеная. Где Ян мог с ней познакомиться? Вчера он сказал мне, что эту квартиру ему предложил друг, и я больше ни о чем его не спросила — не было времени, да и все равно мне тогда было. Но теперь мысль о неизвестной женщине не давала мне покоя.

«Ну и что?! — наконец решила я и стала пить чай с куском пирога, который Ян, конечно, забыл. — Хорошо, что у Яна есть друг с такой отличной квартирой и что он предоставил ее в наше распоряжение на целых два дня. Вот и все».

И все-таки меня интересовала хозяйка квартиры. За обедом (на обед я приготовила курицу, привезенную из дома) Ян вдруг спросил:

— Что, если мы возьмем бутылочку вина из холодильника, «анютины глазки»? У меня имеется на это разрешение.

— У тебя хороший друг, — заметила я. — Даже бутылочку вина приготовил.

— Это не его квартира, а его знакомой, вернее, подруги его жены. Он познакомил меня с ней — только не падай в обморок! — в здешнем вечернем кафе. Да-да, в кафе «Андалузия»…

Он смеялся, и я смеялась, но… Что это со мной происходит? Не та ли это тяжелая болезнь — ревность?! Я так испугалась, что тут же встала из-за стола и села к Яну на колени. Он обнял меня за шею и вдруг испуганно спросил:

— Яна, где твоя цепочка с анютиными глазками? — Это был его подарок к моему восемнадцатилетию.

Я дотронулась до шеи — цепочки не было.

Мы искали ее на подушках, на тахте, ползали по полу — все напрасно. Но мы все-таки искали до тех пор, пока я не вспомнила, что сама сняла цепочку и положила на столик около тахты. Ящик был задвинут неплотно, и цепочка, по-видимому, туда соскользнула.

— Подожди, не надо выдвигать ящик.

Однако я его уже выдвинула. Цепочка лежала на фотографии в рамочке. На ней была изображена такая обольстительная женщина в купальном костюме, что внутри у меня все похолодело.

— Это приятельница твоего товарища?

— Да. Ее зовут пани Лида. Она очень милая женщина…

— А почему ты не хотел, чтобы я выдвинула ящик?

— Потому что… Яничка, я сам сунул туда эту фотографию. Раньше она стояла на столике. Я решил, что ты наверняка начнешь расспрашивать о ней, и нам бы это только мешало. Понимаешь?

Я поставила фотографию на столик. В этой женщине было что-то такое, что вызывало у меня тревогу. Или нет, не тревогу, а какое-то странное, незнакомое чувство. Мне вдруг захотелось уйти из этой квартиры, уйти куда угодно, хоть в самую захудалую гостиницу…

Ян протянул руку за цепочкой. Застегивая ее, он поцеловал меня сзади в шею. Это было лишь прикосновение горячих сухих губ, ничего больше, но на меня оно подействовало, как удар электрическим током. Когда он обнял меня, мне опять показалось, будто мы только что встретились после долгой-долгой разлуки. Я целовала и обнимала его так, как никогда прежде. Неужели это та пробудившаяся вдруг во мне странная тревога заставила меня побороть сдержанность? Но и Ян ласкал меня так, как никогда прежде. Разве и у него в душе гнездился этот подсознательный страх?

— Если бы я потерял тебя, я бы не захотел больше жить.

— И я тоже…

Почему мы именно тогда заговорили об этом? Почему именно тогда прозвучало это страшное слово — «потерять»? Раньше оно никогда не приходило мне на ум, в нем было что-то ужасное, что-то неотвратимое… Но об этом я подумала только в поезде.

Уезжала я последним пражским поездом, и Яхт не смог меня проводить. Оказавшись в купе одна, я долго стояла у окна, отодвинув занавеску. Из трубы паровоза летели красные искры, в темноте проплывали поля и луга. Прекрасная таинственная ночь… И вдруг мне вспомнилась пьеса Назыма Хикмета «Легенда о любви». Когда-то я ходила на этот спектакль с Михалом. Правительница в той пьесе, отдернув занавеску, говорила со слезами в голосе: «Какая прекрасная ночь!» Она была глубоко несчастна — ей пришлось отказаться от любимого человека ради счастья другой женщины.

Почему я об этом подумала?! Ведь я-то счастлива, счастлива, счастлива…

На собрании Союза социалистической молодежи выступил Поспишил. Он умеет говорить — как-никак у него высшее образование. Он начал с того, что мы живем в казармах времен Марии Терезии и с этим приходится мириться. Да и вообще, он совершенно согласен, что служба в армии — дело нелегкое. Но он вынужден поставить вопрос о правильном использовании личного времени солдат. Ребята страшно устают — теперь ведь текущий ремонт техники проводят в три раза чаще, чем раньше, — работают в субботу и воскресенье, у них совсем не остается времени на повышение культурного уровня, занятия спортом, ни на что…

Капитан Рихта присутствовал на собрании в качестве гостя, поэтому выступление Поспишила касалось его лишь косвенно. Но у надпоручика Илека, который возглавлял роту до него, на нее времени вообще не хватало — заели личные проблемы и заботы, а в первую очередь — развод. У капитана же Рихты, как нам казалось, напротив, не было других забот, кроме службы. Однако самое большое внимание Рихта уделял текущему ремонту техники.

Мы с напряжением ждали, как он воспримет выступление Поспишила. Нового командира считали спокойным человеком. Даже когда очень горячился, он не кричал и не ругался. Однако его «рентгены» видели все.

Мы были полны решимости защитить Поспишила. Не его лично, конечно, потому что он был хвастун и отчасти позер, а его точку зрения. И в самом деле, мы были измучены до предела. Тот, кто не испытал, каково приходится танкистам после весенних и летних ливней, тот никогда этого не поймет. Нередко даже приходится работать зубилом и молотком.