Ханну Юлитало - Окаянный финн

— Посидим? — чуть слышно спросила девушка.

— Вот тут сухое место, — сказал Раймо, отгребая ногой сучки и сосновые шишки.

Девушка села на землю, а Раймо опустился возле нее на колени и спросил:

— Тебе холодно?

— Немножко.

Раймо снял пиджак и накинул девушке на плечи, обняв ее и, хотя она вначале пыталась сопротивляться, вырываться и отталкивать его руки, он повалил ее на спину, просунул руку ей под свитер и прижался губами к ее коже возле шеи. Она вздрагивает, что-то бормочет, царапает лицо ногтями, ее волосы рассыпались по вереску, они попадают в рот, она поднимает голову, какое мягкое тело — она извивается, шепчет что-то на ухо, глаза стали большие-большие, как бочаги, она всхлипывает».

Пахнуло сыростью. С реки доносился треск подвесного мотора. Туман поднимался, наползая на берег топким кисейным покрывалом. Девушка встала.

— Ты что напеваешь? — спросил Раймо.

— Хорошая пластинка…

— Какая?

— «День прошел, и слезы высохли».

— Я провожу тебя до дому.

— Не надо. Выйдем на дорогу.

Раймо стряхнул с ее спины налипшие соринки и хвою, а она взмахнула волосами, в которые набился мох, потом расчесала их на пробор, и они направились к дороге, петляя между сосен.

— Ты придешь в следующую субботу?

— Не знаю, — сказала девушка, садясь на велосипед, И, нажав па педали, не оглядываясь поехала к селу.

Раймо спустился на тропинку, идущую низом, по берегу реки, и пошел по ней, подпрыгивая, размахивая палкой и время от времени ударяя ею, как саблей, по кустам. В глубине леса лежал сумрак, но верхушки старых сосен на западном берегу реки горели в желтых отблесках заката. Домой Раймо пришел, валясь с ног от усталости.

В воскресенье утром Раймо сидел на крыльце и вертел в руках дымящуюся сигарету. После сырой холодной ночи свежая, умытая росой зелень казалась особенно душистой. Раймо медленно вдыхал чистый утренний воздух, и казалось, трепетное тепло и аромат захлестывают его, как волны. Томительно вспоминалось то, что произошло вчера вечером и ночью, и он сидел неподвижно, словно в полусне, глядя вдаль, за реку, и перед его глазами вновь и вновь возникали мгновения пережитого. Но потом он усилием воли вернул себя к действительности, И мысли его обратились к понедельнику. «Восемь часов доработать лопатой, потом прийти поесть — и спать. Так пройдет лето. А дальше что? Кто его знает, что будет дальше…» — думал Раймо. Тут подошла мать и со вздохом сказала:

— Ты бы пошел оделся поприличнее, а то сейчас тетя Придет.

— Какая тетя?

— Дядина жена, Сельма.

— Эта сектантка, что ли?

— Ну, Сельма, конечно. Неужели ты Сельму не помнишь? Наверно, с девушками всю ночь хороводился, даже время забыл: под утро домой явился.

— Так ведь у них, у девушек-то, расписания нет.

— Видно, что нет.

— А где отец?

— Пошел на реку к сплотщику, лодку попросить.

Раймо поднялся к себе на чердак, надел черные брюки. «И чего эту ханжу сюда принесло? Ее только и не хватало. Ну да ладно, уж так и быть, постараюсь сегодня быть паинькой. А, вон она, чертова кукла, уже явилась и долдонит свое: Мир дому сему, господи !»

«Может, мне улизнуть, пока не поздно?» — подумал Раймо, но все же спустился вниз и поздоровался.

— Как ты возмужал в армии-то! Да ниспошлет господь мир душе твоей!

Раймо вскинул глаза на тетку и подумал, что легче было бы сейчас разговаривать с совершенно посторонним человеком, чем с этой святошей-родственницей.

— Раймо, проводи Сельму в горницу, побеседуйте там, — предложила Кайса.

— Ты стал в армии серьезнее.

— Из чего так заключаете?

— По лицу видно. Ну а как насчет веры?

— Не задумывался пока что.

— Послушай меня, Раймо! И ты обретешь веру, если будешь искать и молиться неустанно.

«Ну, начинается!» — подумал Раймо, глядя в окно на дрожащие от ветерка листья рябины.

— Ты обрящешь слово спасения и причастишься свету Его. Над тобой, Раймо, довлеет ложное представление о смысле бренной жизни земной. Не надо стремиться к тому, что никогда не может дать удовлетворения душе человеческой. Человек создан для вечности. Неужели ты не задумывался над тем, сколь мимолетно и неверно наше земное существование? Не стоит жить для наслаждений.

— Какие уж там наслаждения при нашей бедности, — проговорил Раймо как бы про себя.

— Спасение бедного человека в вечности. Вечная жизнь и раскаяние — только это действительно, а все остальное лишь кажется нам. За грехи взыщется, наступит час расплаты. Послушай меня, Раймо! Читай Святое писание, ищи истину о живом Господе нашем. Он в милосердии своем печется о всякой твари, населяющей землю. Боль и страдание пройдут, а милость Его дарует силы. Вера помогает нести бремя жизни сквозь все испытания и дает мужество взглянуть за грань времени, где уготовано воздаяние путникам, бредущим тернистой тропой. Вот, возьми этот пригласительный билет на большое собрание истинно верующих.

«Пропуск на небо», — подумал Раймо. взял билет и вышел. Сойдя с крыльца, он скомкал и выбросил прочь бумажку и сел под рябиной, поеживаясь и поводя плечами, как будто стряхивая с себя теткины поучения.

Раймо увидел Теуво, идущего с удочкой к реке вместе с соседскими ребятами. Мальчишки хлестали удилищами по кустам ивняка, подступавшим к тропинке; у одного из них леска зацепилась за ветку, и им пришлось остановиться, чтобы распутать ее. Пригибая ветки, ребята увидели гнездо кулика, обошли куст со всех сторон, разглядывали гнездо, не зная, как поступить, но потом, видно, решили, что это слишком легкая добыча, и побежали наперегонки к берегу.

Вот так, мальчишкой, и он бегал когда-то беспечно, босиком. Иной раз, бывало, так ударит палец о камень, что взовьется от боли и скачет потом на одной ноге и вырывается сквозь стиснутые зубы плач, похожий на тоненькое хихиканье. А когда боль наконец отпустит, кажется, что новый день начался. Все лето удишь рыбу да собираешь ягоды в лесу, вспоминал Раймо. Стоишь, бывало, на берегу, как изваяние, как вросший в скалу столбик, сдвинутая набок кепчонка легким облачком прикрывает лоб от солнца, а глаза, как два больших стеклянных шара, неотрывно смотрят на воду. Когда глядишь на струящуюся воду реки, мысли тоже текут свободно. Где начинается эта река, Пиелисйоки? Где-то в той стороне из маленького лесного озера вытекает она маленьким ручейком и устремляется к большим озерам, шумит по скалистым порогам, а кое-где, затихнув, разливается спокойной рекой — более километра в ширину, несет с собой ил, доски, пластиковые мешки, бутылки, все, даже дохлых поросят. Когда-то, во время войны, говорят, вылавливали из реки трупы. А когда вода спадает, пристани торчат высоко в воздухе, а по берегам полегла трава, занесенная глиной, и затянутые илом поваленные деревья кажутся темными каменными глыбами. Сейчас река несет свои мутные воды в северный залив озера Пюхяселькя. А скоро перекроют плотиной последние пороги и река станет совсем ручной.