Джулит Джедамус - Роман потерь

Значит, даже на похоронах он стал предметом пошлых сплетен. Мысль об этом вызвала у меня тошноту.

Дождь продолжал свои настойчивые жалобы. Мы сидели молча, мой гнев был очевиден не более, чем неловкость Бузен. Несмотря на дождь, было душно. Халат прилип к моей груди, отсыревшие волосы свисали по спине, как покрытая плесенью трава.

— Вы извините меня, если я займусь письмами, которые мне надо написать, — сказала я.

Рыбы шлепнулись к ней на колени, будто пронзенные крючком.

— Вы слышали, что Изуми получила известие от Канецуке? Даинагон сказала мне, что вчера прибыл гонец из Акаси.

Почему Даинагон не сказала об этом мне? Может быть, она видела, как я советовалась со своими оракулами, и решила не тревожить меня, не расстраивать этой новостью.

— Только представьте, он скачет сюда, когда вокруг бушует эпидемия. Но это так похоже на него, не правда ли, — идти на такой риск.

— Очень похоже. — Я вообразила себе, как он становится свидетелем картин, подобных тем, что я наблюдала по дороге к месту кремации Рейзея. Возможно, это произведет на него такое впечатление, что он напишет об этом стихи. Он покажет их Изуми в подтверждение глубины своих чувств.

Но разве я поступаю иначе? Разве я не обратила исключительность увиденного в средство, позволившее углубить и обострить мои чувства?

Я устала жить чужой жизнью. Я ничем не лучше ворон, которые питаются падалью.

Когда правды мало, ее нужно искать. Я поспешила к Даинагон, моей единственной наперснице, женщине таких редких качеств, чье расположение я сумела завоевать.

Я хотела услышать от нее, правда ли, что Канецуке выехал в столицу. Я хотела узнать, так ли широко распространились слухи о Масато, как я этого опасалась. И я надеялась, хотя мне больно говорить об этом, что она подтвердит мне, что я нахожусь в здравом уме. История о моих ночных прогулках, которую рассказала Бузен, расстроила меня больше, чем я хотела бы в этом признаться. Неужели я действительно ходила к комнатам Изуми или мне это приснилось?

Однако даже Даинагон не была со мной искренней и откровенной. Стоило мне ее увидеть, как я почувствовала ее настороженность. Она настраивала свой кото, проверяла каждую струну в соответствии со своим внутренним слухом. Платье цвета неотбеленного льна соответствовало избранному ею приглушенному тону звуков инструмента.

Она услышала шорох моей одежды, подняла глаза и улыбнулась. Но глаза смотрели настороженно, как будто за то время, что я ее не видела, она изменилась.

— Вчера я заходила к вам, — сказала она, — но вы были заняты исполнением обрядов.

Значит, она видела меня среди пачек писем, когда я пыталась извлечь смысл из того упрека, который получила из книги.

— Вы что-то сжигали, — сказала она.

Ее слова заставили меня похолодеть. Неужели во мне так силен дух противоречия, что одно упоминание об огне и, следовательно, о жаре заставляет меня ощутить нечто противоположное?

— Это были всего лишь письма.

— Я слышала, вы очень доверяете этой книге.

От кого она могла узнать от этом? Может быть, Изуми рассказала ей, как я надеялась защитить Канецуке с помощью книги и ее пророчеств?

— Это такая же книга, как любая другая, — ответила я. — Забава, не более того.

— Что заставляет вас думать, что вы имеете право вмешиваться в чужую жизнь? Вам следует ограничить свою страсть к интригам написанием историй.

Я никогда не видела ее такой рассерженной. Она положила инструмент и подошла к двойным дверям, выходившим во внутренний двор. На каменных дорожках были лужи, отражавшие голубое небо во всей его неподвижности.

— Канецуке возвращается, — сказала она. — Думаю, вы уже слышали об этом.

Я не стала отвечать, предоставляя ей возможность по-своему истолковать мое молчание.

— Вы не должны мешать ему или Изуми. У них свои отношения, своя история. Вы не можете взять на себя смелость изменить их.

— Я не собираюсь им мешать.

— Тогда почему две ночи назад вас видели около комнат Изуми?

Значит, я и в самом деле ходила, хотя позднее произошедшее казалось просто сном. Однако я ничего не достигну, если признаюсь в своих прогулках.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Вас видели. Неважно, кто. И неважно, что вы скажете в свое оправдание. Люди сделают собственные выводы.

Я почувствовала такой приступ дурноты, что едва устояла на ногах. Увидев, как мне стало худо, она изменила манеру разговора.

— Садитесь, — сказала она мягко, предлагая мне подушку. — Я дам вам попить.

Некоторое время мы сидели, глядя на отраженные в голубых лужицах плывущие по небу облака. Откуда-то издалека, из другого квартала, доносились унылые звуки протяжных песнопений. Должно быть, еще кто-то заболел, и священнослужители старались смягчить невидимых духов.

Я подумала о Рейзее, о горе его матери на похоронах.

— Как себя чувствует императрица? — спросила я.

— Она обезумела от горя. Она спит, положив рядом с собой одежду Рейзея.

— А император?

— В уединении.

— А кто наследует трон, если он отречется?

— Еще не решено. Ясно только одно: пока он у власти, его будут обвинять во всех наших несчастьях.

— А Садако? Почему она не приехала в Торибено?

— Потому что император этого не захотел.

— Значит, он не собирается простить ни ее, ни жрицу?

— Похоже, нет. Но его сердце может смягчиться. Иногда такое случается.

Она повернулась ко мне и оглядела изучающе.

— Вы не ездили во дворец Ичийё во время болезни Рейзея?

— Нет. Императрица меня не приглашала.

— Я так не думаю, но есть люди, которые говорят, что вы ездили.

— Чего ради? Почему вы не говорите со мной откровенно?

— Вы не должны придавать значения слухам, которые дойдут до вас, — сказала она.

— Какие слухи? — Мне захотелось заплакать от досады.

На ее лице я увидела не упрек, а страдание.

— Вы не должны оставаться здесь, — сказала она. — Я и раньше вас предупреждала, но теперь основания куда более серьезные.

— Что изменилось? — настаивала я. — Почему вы так твердо уверены, что я должна уехать?

— Я уже говорила вам, что считаю это лучшим решением.

— Но что за срочность?

Она не смотрела на меня. Мы снова молчали и смотрели на отражение облаков в лужах. Когда я встала, она ухватила меня за рукав:

— Еще одно.

— Да?

— Было бы лучше, если бы вас не видели с вашим молодым человеком. Лучше и для вас, и для него. Я не пытаюсь снова просить вас порвать с ним. Но будьте осторожны.

Возвращаясь в Умецубо, я прошла в коридоре мимо троих мужчин. Двое из них были священнослужителями. Великолепие их одеяний служило насмешкой над унылым выражением их лиц. Третий был отшельником с гор. Он был бос, его одежда сшита из шкуры оленя. В правой руке он держал посох с наконечником из рога.