Странности любви

У двери она подала ему руку, а он неожиданно привлек ее к себе, поцеловал в плотно сжатые губы… Ей как-то удалось оттолкнуть его, запереться в своей пустой квартире. Он долго стучал, просил открыть. На следующий день его беспрерывные звонки не давали заняться делом, лишали воли, покоя, твердого намерения — не отвечать. А когда звонки прекратились, Полина вдруг поняла, что не сможет дальше жить, если не услышит его голос: подошла к телефону и, повернув к стенке их семейную фотографию — она, Володя и Дашка, — собралась набрать запретный номер. И в тот момент, когда протянула руку и уже дотронулась до трубки, раздался звонок междугородной. В тот самый момент!

Помнит, как обожгло ее ладонь, когда схватила трубку и услышала голос матери: "Дашка в больнице". Полина не поверила: здоровая жизнерадостная девочка, еще день назад бегала, гоняла по квартире, хохотала и вдруг… Нет, этого просто не может быть!

Тут же села на поезд — и к матери. В больнице выяснилось: результат нестерильно сделанной накануне прививки…

Ее вера в неотвратимость наказания, кары, доходила до нелепости. Как-то сестра похвалила Полинину новую косынку, приобретенную у перекупщика. Полина сдержала свой порыв тут же ее подарить: косынка хотя и маленькая, но дорогая, из натурального шелка, а жили они с Володей в ту пору бедновато. К тому же сестре, которая на десять лет старше Полины, она слишком ярка… Короче, не сделала подарок, носила сама. Но стала замечать, что у нее появились головные боли. Едва наденет косынку, так и начинает ломить в висках и ныть затылок. Снимет — все проходит. Полина понимала, что это — самовнушение, и ничего больше. Но головные боли прекратились лишь после того, как подарила косынку сестре.

Пять часов утра. Трещит будильник, надо вставать, готовить завтрак. А сна было всего-то несколько часов, и то неглубокого. Анечка сползает с кровати, не раскрывая глаз, натягивает джинсы.

"Интересно, как там Дашка без меня встает?" Володя, конечно, не будет ее долго расталкивать, заплетать косу, пока она сонно ковыряет вилкой, совать ей на ходу яблоко в сумку. Ни за что не станет! И правильно сделает…

Электрическая плита под темным зевом вытяжки, мрачная и холодная, как надгробный гранит, занимала почти всю кухню.

— Вы когда-нибудь готовили эту чертову пшенку? — поинтересовалась Анечка, чихая над пыльной крупой, найденной в кладовке.

— В таких количествах никогда, — призналась Полина, — просто не представляю, сколько сыпать на две сотни ртов… Полмешка хватит, как думаешь?

Плита никак не нагревалась, вода в огромных котлах не хотела закипать. Но самое страшное произошло потом: едва наметился слабый шум в котлах, лампочка на кухне вдруг погасла — отключили электричество, а до завтрака оставался всего час с небольшим — в восемь уже подадут автобусы.

Оставив Анечку сторожить котлы, Полина побежала к командиру: намаявшись накануне с расселением, он еще спал. Вместе разбудили комендантшу, потребовали ключи от кабинета директора, где за семью замками таился старенький телефонный аппарат. Связь с городом устанавливалась через два коммутатора, но все же это была связь. К счастью, свет вскоре дали. Но когда Полина вернулась на кухню и глянула на остывшие котлы, поняла, что пшенной каши студентам сегодня не видать, как собственного затылка. Срочно переключились на спасительную вермишель — оставалось всего ничего.

В общем, с завтраком запоздали, и голодные студенты, съевшие за вчерашний день все запасы, громко возмущались у двери столовой:

— Собираются нас сегодня кормить или нет?

— Лечебное голодание — дело добровольное.

Громче всех кричал Галкин, демонстративно затягивая ремень, хотя джинсовый костюм едва не лопался на его довольно плотном теле:

— Ну, дают! Где же трудовая дисциплина? На целых двадцать минут завтрак задержали!

— Куда торопишься? — поинтересовалась Нефертити, откровенно любуясь его шикарной шляпой из черного фетра. — Уж не на работу ли?

— Куда ж еще? На нее, родимую! — Галкин подмигнул Зоеньке Мироновой, глядя мимо ее старшей сестры.

В неизменном черном сомбреро и пончо, накинутом поверх джинсового костюма, Галкин, безусловно, выделялся среди прочих бойцов картофельного отряда. Командир, решивший успокоить ребят насчет задержки с завтраком, просто онемел, увидев этот его "рабочий" наряд.

— Ты никак в поле собрался? Нагнуться-то в джинсах сможешь?

— Придираетесь, Игорь Павлович.

— И небритый! Вон Беспутнов, как на праздник пришел — аккуратный, выбритый…

— Так у него не растет, товарищ командир!

— Выходит, праздник труда для тебя уже не праздник? — не остается в долгу его друг Беспутнов.

Галкин содрал с головы сомбреро и натянул его на глаза Беспутнова, уставившегося на сестер Мироновых.

Товарищи отрицательную приставку в фамилии опускают и зовут Боба Путным. Имя его тоже успешно эксплуатируется. Во все известные пословицы и поговорки, содержащие слово "Бог", студенты подставляют "Боб": "Ни Бобу свечка, ни черту кочерга", "Как Боб на душу положит", "Дела идут, слава Бобу", "Сам Боб велел", "Отдал Бобу душу"…

Имя Бориса Беспутного появлялось на устах студентов с не меньшей регулярностью, чем, скажем, слово "деньги" в какой-нибудь "Файнэншл таймс". И не только в священных этим именем пословицах. Беспутнов вошел в историю институтского ССХО как автор блестящего проекта, принятого всеми на "ура": за тот месяц, что они будут на картошке, отпраздновать все положенные на год праздники, и советские и церковные. А так как дней в месяце было меньше, чем известных им праздников, то решили отмечать по нескольку торжеств сразу, и не обязательно в хронологической последовательности. В ближайший выходной было решено праздновать Масленицу, Май, День Победы и День мелиоратора. Борис уже муку для блинов запасает и сочиняет новую программу для ансамбля "Блиц-гитары", организованного им вместе с Галкиным.

— Слушай, может, и Восьмое марта заодно отпразднуем? А то когда еще-то? — предложила Нефертити, стаскивая с него черное сомбреро и возвращая его хозяину.

— Надо подумать. Эй, Галкин!

— Да Зойкин он, Зойкин, — веселым хором поправляют девушки.

Наконец завтрак готов, студенты шумной толпой ввалились в столовую, устроили свару, норовя поскорее протиснуться к окну раздачи.

Половина сваренной с таким трудом вермишели осталась, естественно, на тарелках. Полина с Аней, наконец-то вымучившие из упрямых котлов и плиты это нехитрое кулинарное чудо, сами никак не могли сесть за стол. "Ничего, скоро освободимся, — успокаивала Полина свою голодную помощницу, — студенты, похоже, только чай пьют".

И вдруг Полина с Аней просто оторопели: