Алели Нотомб - Метафизика труб

Я ныряла в озеро и больше из него не выходила. Самым лучшим моментом был ливень: тогда я поднималась на поверхность, чтобы полежать на воде и принимать нежный перпендикулярный душ. Вселенная обрушивалась на все мое тело. Я открывала рот, чтобы проглотить этот водопад, я не отказывалась ни от одной капли, которая была дарована мне. Вселенная была обширна, а мне так хотелось пить, что я могла выпить ее до последнего глотка.

Вода подо мной, вода надо мной, вода во мне - водой была я сама. Не зря по-японски в моем имени было слово "дождь". По его образу, я чувствовала себя драгоценной и опасной, безвредной и смертельной, молчаливой и шумной, ненавистной и радостной, нежной и разрушительной, незначительной и редкостной, чистой и захватывающей, коварной и терпеливой, музыкальной и неблагозвучной, но вне всего этого, прежде, чем быть чем бы то ни было, я чувствовала себя неуязвимой.

Можно было защититься от меня, спрятавшись под крышей или зонтиком, меня это не волновало. Рано или поздно не оставалось ничего непроницаемого для меня. Меня можно было выплевывать, не обращать на меня внимания, но, в конце концов, я все равно просочилась бы. Даже в пустыне нельзя было быть вполне уверенным в том, что не встретишь меня, но можно было быть вполне уверенным, что там думали обо мне. Можно было проклинать меня, наблюдая за мной на сороковой день потопа, меня это не волновало.

С высоты моего допотопного опыта я знала, что литься - было верхом наслаждения. Некоторые заметили, что лучше было принять меня, позволить себе быть затопленным мной, не сопротивляясь. Но гораздо лучше было быть мной, быть дождем: не было большего сладострастия, чем выливаться, мелко морося или ливнем, хлестать по лицам и пейзажам, питать родники и переполнять реки, портить свадьбы и праздновать похороны, обрушиваться в изобилии, небесным даром или проклятием.

Мое дождливое детство расцветало в Японии, как рыба в воде.

Устав от моих бесконечных свадеб с моим элементом, Нишио-сан наконец звала меня:

- Выходи из озера! Ты растаешь!

Слишком поздно. Я уже давно растаяла.

Август. "Мушьятсуи", жаловалась Нишио-сан. Действительно, жарко было как в парильне. Разжижение и сублимация сменялись в невыносимом ритме. Одно лишь мое тело амфибии наслаждалось.

Мой отец находил ужасным петь в такую жару. Во время представлений под открытым небом он надеялся на то, чтобы дождь остановил спектакль. Я тоже на это надеялась, не только потому, что часы прослушивания "но" наполняли меня скукой, но скорее ради радости дождя. Раскаты грома в горах были лучшими звуками в мире.

Мне нравилось говорить неправду моей сестре. Для этого все было хорошо, лишь бы оно было выдуманным.

- У меня есть осел, - объявила я ей.

Почему осел? Секунду назад я не знала того, что скажу.

- Настоящий осел, - продолжила я наугад, смело глядя в лицо неизвестности.

- О чем ты говоришь? - сказала, наконец, Жюльетт.

- Да, у меня есть осел. Он живет на лугу. Я его вижу, когда хожу на Маленькое Зеленое Озеро.

- Там нет луга.

- Это секретный луг.

- Какой он, твой осел?

- Серый, с длинными ушами. Его зовут Канику, - выдумала я.

- Откуда ты знаешь, что его так зовут?

- Это я его так назвала.

- Ты не имеешь права. Он не твой.

- Нет, он мой.

- Откуда ты знаешь, что он твой, а не чей-нибудь еще?

- Он мне это сказал.

Моя сестра расхохоталась.

- Врушка! Ослы не говорят.

Черт! Я забыла об этом. Тем не менее, я упрямо заверила:

- Это волшебный говорящий осел.

- Я тебе не верю.

- Тем хуже для тебя, - заключила я высокомерно.

Про себя я повторяла: "В следующий раз я должна помнить, что животные не говорят".

Я предприняла новую попытку.

- У меня есть таракан.

По причинам мне неизвестным, эта ложь не произвела никакого эффекта.

Я решила попробовать сказать правду:

- Я умею читать.

- Да, умеешь.

- Это правда.

- Ну, да, да.

Ладно. С правдой тоже дело не пошло.

Не отчаиваясь, я продолжила попытку заслужить доверие.

- Мне три года.

- Почему ты все время врешь?

- Я не вру. Мне три года.

- Через десять дней!

- Да. Мне почти три года.

- Почти, не значит три года. Ты видишь, ты все время врешь.

Приходилось убедиться в одном: мне не доверяли. Ничего страшного. В душе мне было безразлично, верят мне или нет. Я продолжала выдумывать ради собственного удовольствия.

Я принялась рассказывать истории самой себе. Я-то, по крайней мере, в них верила.

На кухне никого: такой случай нельзя упускать. Я запрыгнула на стол и начала восхождение по северной стороне шкафчика с провизией. Стоя одной ногой на коробке с чаем, другой на пачке печенья, ухватившись рукой за крючок черпака, я находила военный клад, место, куда моя мать прятала шоколад и карамель.

Жестяная коробка: мое сердце заколотилось. Поставив левую ногу на мешок риса, правую на сушеные водоросли, я вскрыла замок со всей страстью моего вожделения. Я открыла, и перед моим восхищенным взором предстали слитки какао, жемчужины сахара, потоки жевательной резинки, диадемы из лакрицы и браслеты из маршмеллоу12. Трофей. Я приготовилась водрузить там свое знамя и созерцать свою победу с высоты этих Гималаев из сиропа глюкозы и антиоксиданта Е428, когда я услышала шаги.

Паника. Оставив мои драгоценности на вершине шкафа, я спустилась обратно и спряталась под столом. Пришли ноги: я узнала тапочки Нишио-сан и гета Кашима-сан.

Эта последняя села, тогда как более молодая грела воду для чая. Она отдавала ей приказы, как рабыне, и, не вполне довольная своим превосходством, говорила ей ужасные вещи:

- Они презирают тебя, это ясно.

- Это не правда.

- Это бросается в глаза. Бельгийская женщина разговаривает с тобой как с подчиненной.

- Здесь только один человек, который говорит со мной, как с подчиненной: это ты.

- Это нормально: ты и есть подчиненная. Я-то не лицемер.

- Мадам не лицемерка.

- Твоя манера называть ее "мадам" смехотворна.

- Она называет меня Нишио-сан. На ее языке это то же самое, что "мадам".

- Когда ты отворачиваешься, можешь быть уверена, что они называют тебя служанкой.

- Откуда ты знаешь? Ты не говоришь по-французски.

- Белые всегда презирали японцев.

- Они нет.

- Как ты глупа!

- Господин поет "но"!

- "Господин"! Ты не видишь, что бельгийский мужчина делает это, чтобы посмеяться над нами?

- Он встает каждое утро до зари, чтобы идти на урок пения.

- Это нормально, когда солдат просыпается рано, чтобы защищать свою страну.

- Он дипломат, а не солдат.

- Все прекрасно видели, на что пригодились дипломаты в 1940 году.

- Сейчас 1970 год, Кашима-сан.

- Ну и что? Ничего не изменилось.

- Если это твои враги, почему ты работаешь на них?

- Я не работаю. Ты не заметила?