Алели Нотомб - Метафизика труб

- Что делает папа? - спросила я однажды у матери.

- Он консул.

Еще одно незнакомое слово, значение которого я в последствии открыла.

Наступил день объявленного спектакля. Моя мать отвела в храм Хьюго и своих троих детей. Ритуальная сцена "но" была установлена под открытым небом в саду святилища.

Как прочие зрители, каждый из нас получил твердую подушку, чтобы встать на нее на колени. Место было очень красивое, и я спрашивала себя, что сейчас должно произойти.

Опера началась. Я увидела, как мой отец чрезвычайно медленно вышел на сцену. На нем был великолепный костюм. Я почувствовала гордость за столь хорошо одетого родителя.

Потом он запел. Я подавила крик ужаса. Что это за ужасающие и странные звуки исходили из его чрева? Что это за непонятный язык? Почему отцовский голос превратился в неузнаваемый стон? Что произошло? Мне хотелось заплакать, словно от несчастного случая.

- Что с папой? - прошептала я матери, которая велела мне замолчать.

И это называется пением? Когда Нишио-сан пела мне считалки, мне это нравилось. Здесь же какие-то шумы, исходили из отцовского рта, и я не знала, нравится ли мне это, я только знала, что меня это пугало, что я была в панике, что мне хотелось сбежать.

Позже, гораздо позже, я научилась любить "но", обожать его, как и мой родитель, которому понадобилось научиться его петь, чтобы безумно полюбить. Но неискушенный и искренний зритель, который слышит "но" в первый раз, может испытать лишь глубокое неудовольствие, как иностранец, который впервые ест терпкую маринованную сливу с солью в качестве традиционного японского завтрака.

Я пережила ужасные полдня. Начальный страх сменила скука. Опера длилась 4 часа, в течение которых не произошло абсолютно ничего. Я спрашивала себя, зачем мы здесь. Кажется, я не единственная задавала себе этот вопрос. Хьюго и Андре явно демонстрировали, что им это надоело. Что до Жюльетт, она просто заснула на своей подушке. Я завидовала этой счастливице. Даже моя мать с трудом сдерживала зевоту.

Мой отец, стоявший на коленях, чтобы не танцевать, тянул свои бесконечные песнопения. Мне было интересно, что происходило у него в голове. Вокруг меня японская публика слушала с невозмутимостью, знак того, что он пел хорошо.

На закате солнца спектакль, наконец, закончился. Бельгийский артист встал и покинул сцену гораздо быстрее, чем то позволяла традиция, по технической причине: для японского тела часами стоять на коленях не представляло никакой проблемы, но отцовские ноги совершенно затекли. У него не оставалось другого выхода, как только бежать за кулисы и рухнуть там, невидимому для взглядов. В любом случае в "но" не принято, чтобы певец возвращался на сцену за аплодисментами, которые, впрочем, всегда довольно жидкие. Устраивать овацию артисту, который вышел с приветствием, считалось верхом вульгарности.

Вечером отец спросил меня, что я думала о представлении. Я ответила вопросом:

- Вот что значит быть консулом? Это значит петь?

Он засмеялся.

- Нет, это не то.

- Тогда, что такое консул?

- Это сложно объяснить. Я тебе расскажу, когда ты подрастешь.

"За этим что-то скрывается" - подумала я. Должно быть, он занимался чем-то компрометирующим.

Когда я сидела с Тинтеном9 на коленях, никто не знал, что я читаю. Полагали, что я довольствуюсь разглядыванием картинок. В тайне я читала библию. Ветхий завет невозможно было понять, но в Новом были вещи, которые были близки мне.

Я обожала место, где Иисус прощает Марии-Магдалине, даже если я не понимала природу ее грехов, но эта деталь меня не волновала; мне нравилось, что она бросалась на колени и вытирала ему ноги своими длинными волосами. Я хотела, чтобы со мной проделали то же самое.

Жара установилась очень быстро. В июле начался сезон дождей. Дождь шел почти каждый день. Дождь, теплый и прекрасный, очаровал меня сразу.

Я обожала оставаться по целым дням на террасе, наблюдая, как небо воевало с землею. Я играла в судью этого космогонического матча, считая очки. Тучи впечатляли гораздо сильнее, чем земля и, однако, эта последняя всегда заканчивала тем, что поглощала их, потому что она была великим чемпионом силы инертности. Завидев великолепные наполненные водой тучи, она вновь и вновь повторяла свой лейтмотив:

- Давай, полей меня, уноси мои припасы, поднажми, расплющь меня, я ничего не скажу, я не пророню ни стона, никто не способен терпеть так, как я, и, когда ты уже перестанешь существовать, потому что слишком много выплюнула на меня, я все еще буду здесь.

Иногда я покидала свое убежище, чтобы улечься на жертву и разделить ее участь. Я выбирала самый восхитительный момент, когда дождь лил как из ведра последняя кулачная схватка, та фаза битвы, когда убийца градом осыпает ударами, без остановки, с гулким треском ломающегося скелета.

Я пыталась держать глаза открытыми, чтобы смотреть врагу в лицо. Его красота была ошеломляющей. Мне было грустно думать, что рано или поздно он проиграет. В этой дуэли, я выбрала, на чьей стороне быть: я была на стороне врага. Даже если я обитала на земле, я болела за небеса: они были гораздо более соблазнительны. Я, не колеблясь, предала бы ради них.

Нишио-сан приходила, чтобы насильно вернуть меня под крышу террасы.

- Ты с ума сошла, ты заболеешь.

Пока она снимала с меня мокрую одежду и растирала меня полотенцем, я смотрела на водяной занавес, который продолжал свое плеонастическое творчество: борьбу с землей. Мне казалось, что я живу в гигантской мойке для машин.

Можно быть унесенным дождем. Это временное превосходство называется наводнением.

Уровень воды в квартале поднялся. Этот феномен имел место каждое лето в Канзае и не считался катастрофой, его предвидели и к нему готовились, оставляя, например, о-мизо (досточтимые водосточные трубы) открытыми на улице.

На машине нужно было ехать медленно, чтобы избежать слишком сильных брызг. Мне казалось, что я на корабле. Сезон дождей восхищал меня одним своим названием.

Маленькое Зеленое Озеро разлилось почти в два раза, поглотив окрестные азалии. У меня было вдвое больше место для купания, и я находила странно восхитительным чувствуя иногда под ногами цветущий кустик.

Однажды, воспользовавшись временным затишьем, мой отец захотел прогуляться по кварталу.

- Ты пойдешь со мной? - спросил он, протягивая мне руку.

От такого не отказываются.

И мы зашагали вдвоем по затопленным улицам. Я обожала гулять со своим отцом, который, отдавшись своим мыслям, позволял мне делать любые глупости, какие я хотела. Моя мать никогда не позволила бы мне прыгать в потоки воды у края тротуара, пачкая платье и отцовские брюки. Он этого даже не замечал.

Это был настоящий японский квартал, тихий и красивый, по краям которого тянулись стены с японской черепицей, из садов были видны гинкго10. Вдалеке, улочка превращалась в дорогу, которая вилась по горе к Маленькому Зеленому Озеру. Это был мой мир: он был дан мне, единственный раз в жизни, я чувствовала себя дома. Я протянула руку, чтобы взять руку отца. Все было на месте, начиная с меня, когда я заметила, что моя рука была пуста.