Алели Нотомб - Метафизика труб

Таков был смысл его воплей:

- Вы двигаете губами, и из них выходит речь, я двигаю своими, но получается один шум! Эта несправедливость невыносима! Я буду орать пока это не трансформируется в слова!

Таково было объяснение его матери:

- Это ненормально - оставаться младенцем в два года. Он понимает, что запоздал, и это нервирует его.

Неправда: Бог абсолютно не чувствовал себя опоздавшим. Кто говорит об опоздании, тот сравнивает. Бог не сравнивал себя. Он чувствовал в себе гигантскую силу и возмущался невозможностью ее применить. Его рот предавал его. Он ни секунды не сомневался в своей божественности и негодовал, что его собственные губы, казалось, не знали об этом.

Мать подходила к его кроватке и произносила четко артикулируя:

- Папа! Мама!

Бог был вне себя от того, что ему предлагали так глупо подражать: она что, не знает, с кем имеет дело? Он сам был хозяином речи. Никогда бы он не опустился до повторения "папа" и "мама". В отместку он вопил что есть мочи.

Мало-помалу, родители начали вспоминать о своем бывшем ребенке. Выиграли ли они от этой перемены? У них был загадочный и спокойный ребенок, а теперь они оказались один на один с отвратительным доберманом.

- Ты помнишь, какая она была красивая, Растение, со своими большими безмятежными глазами?

- А какие спокойные были ночи!

Отныне со сном было покончено. Бог был воплощенной бессонницей. Ночью он едва ли спал два часа. А когда он не спал, то проявлял свой гнев в виде криков.

- Хорошо, хорошо, - отчитывал его отец, - мы знаем, что ты продрыхла два года, но это не значит, что не надо теперь позволять другим спать.

Бог вел себя как Людовик XIV, он не выносил, чтобы спали, когда он не спит, чтобы ели, если он не ел, чтобы ходили, если он не ходил и чтобы говорили, если он не разговаривал. Особенно этот последний пункт бесил его.

Врачи разобрались в этом состоянии не больше, чем в предыдущем: "патологическая апатия" превратилась в "патологическую раздражительность", и никакой анализ не объяснил этот диагноз.

Они предпочли прибегнуть к распространенному умозаключению:

- Это компенсирует два предыдущих года. В конце концов, ваш ребенок успокоится.

"Если я его раньше не выброшу в окошко" - думала отчаявшаяся мать.

Костюмы бабушки были готовы. Она уложила их в чемоданы, сходила к парикмахеру и села на самолет Брюссель-Осака, который в 1970 году совершал перелет за какие-то двадцать часов.

Родители ждали ее в аэропорту. Они не виделись с 1967 года: сын был сжат в объятиях, невестка приняла поздравления, Японии выразили свое восхищение.

По дороге на гору заговорили о детях: двое были восхитительны, с третьим была проблема. "Не будем отчаиваться!" Бабушка заверила, что все уладится.

Красота дома очаровала ее. "Как это по-японски!" - восклицала она, рассматривая зал татами и сад, который, в феврале месяце, белел цветущими сливами.

Она не видела брата и сестру три года и пришла в восторг от 7 лет мальчика и 5 лет девочки. Затем она попросила, чтобы ее проводили к третьему ребенку, которого она еще не видела.

Ее не захотели сопровождать в логово чудовища: "первая комната налево, ты не ошибешься". Издали слышны были хриплые вопли. Бабушка достала что-то из своей дорожной сумки и смело двинулась на арену.

Два с половиной года. Крики, ярость, ненависть. Мир неподвластен рукам и голосу Бога. Вокруг него решетка кровати. Бог заперт. Бог хотел бы навредить, но не получается. Он отыгрывается на простыни и одеяле, по которым он колотит ногами.

Над ним потолок с трещинами, которые он знает наизусть. Это единственные собеседники и это им он выражает свое возмущение. По-видимому, потолку все равно. Бог раздосадован этим.

Внезапно поле зрения заполняется новым неопознанным лицом. Что это такое? Это взрослый человек, кажется, того же пола, что и мать. Когда первое удивление проходит Бог заявляет о своем недовольстве протяжным воем.

Лицо улыбается. Богу это известно: его пытаются задобрить. Ничего не выйдет. Он показывает зубы. Лицо произносит слова своим ртом. Бог боксирует слова на лету. Его сжатые кулаки колотят звуки.

Бог знает, что потом лицо попытается протянуть к нему руку. Он привык. Взрослые всегда приближают свои пальцы к его лицу. Он решает укусить незнакомку за указательный палец. Он готовится.

В самом деле, в его поле зрения появляется рука, но - что это! - в пальцах белая плитка. Бог никогда не видел этого и забыл о крике.

- Это белый шоколад из Бельгии, - говорит бабушка ребенку, с которым знакомится.

Из этих слов Бог понимает только "белый": он знает, он видел это на молоке и стенах. Другие вокабулы для него темны: "шоколад" и особенно "Бельгия". Между тем, плитка около его рта.

- Это нужно есть, - говорит голос.

Есть: Богу это знакомо. Это вещь, которую он часто делает. Есть это бутылочка, пюре с кусочками мяса, раздавленный банан с тертым яблоком и апельсиновый сок.

Есть - это пахнет. Белая плитка имеет запах Богу неизвестный. Это пахнет лучше, чем мыло и помада. Богу одновременно и страшно и хочется попробовать. Он морщится от отвращения и пускает слюну от удовольствия.

Он смело подпрыгивает и хватает новинку зубами, жует ее, но это не требуется, она тает во рту, обволакивает дворец, рот полон им, - и происходит чудо.

Сладострастие ударяет ему в голову, раздирает его мозг и раздается голос, который никогда раньше не был слышен:

- Это я! Это я живу! Это я говорю! Я не "он", я - это я! Ты больше не должна говорить "он", говоря о себе, ты должна будешь говорить "я". И я твой лучший друг: это я дарю тебе удовольствие.

Тогда-то я и родилась, в возрасте двух с половиной лет, в феврале 1970 года, в горах Канзай, деревне Шукугава, на глазах моей бабушки по отцу, благодаря белому шоколаду.

Голос, который с тех пор не умолкал во мне, продолжал говорить у меня в голове:

- Это вкусно, это сладко, это маслянисто, я хочу этого еще!

Я снова откусила от плитки рыча.

- Удовольствие - это чудо, научившее меня, что я - это я. Я - источник удовольствия. Удовольствие - это я: каждый раз, когда будет удовольствие, значит буду и я. Нет удовольствия без меня, нет меня без удовольствия.

Плитка исчезала во мне глоток за глотком. Голос вопил во мне все громче:

- Да здравствую я! Я великолепна, как сладострастие, которое я ощущаю и которое я изобрела. Без меня этот шоколад - ничто. Но стоит его положить мне в рот, и он становится удовольствием. Он нуждается во мне.

Эта мысль переводилась звонкими отрыжками, все более и более воодушевленными. Я открывала огромные глаза, я качала ногами от удовольствия. Я чувствовала, что вещи запечатлевались в мягкой части моего мозга, которая хранила отпечатки всего.

Кусок за куском, шоколад вошел в меня. Я заметила, что на конце почившего лакомства была рука, и что в конце этой руки было тело, над которым возвышалось доброжелательное лицо. Голос во мне сказал: