Алели Нотомб - Метафизика труб

- Твой папа потерял свою маму. Твоя бабушка умерла.

Я приняла ужасный вид.

- Конечно, - продолжила она, - ты не знаешь, что значит смерть. Тебе только два с половиной года.

- Смерть! - безапелляционно произнесла я утвердительным тоном прежде, чем повернуться и уйти.

Смерть! Как будто я этого не знала! Мои два с половиной года не удаляли, а приближали меня к ней. Смерть! Кто лучше меня знал об этом? Я едва рассталась со значением этого слова! Я знала его гораздо лучше, чем другие дети, я простерла ее за рамки человеческих возможностей. Не я ли прожила два года в коме, если только можно жить в коме. А что же иначе я делала в своей колыбели так долго, если не заставляла умирать свою жизнь, время, страх, небытие, оцепенение?

Смерть я изучила с близкого расстояния: смерть, это был потолок. Когда знаешь потолок лучше, чем себя самое, это называется смертью. Потолок это то, что мешает глазам смотреть вверх, а мыслям возвыситься. Кто говорит потолок, говорит погреб: потолок - это крышка мозга. Когда наступает смерть, гигантская крышка опускается на вашу черепную коробку. Со мной произошло почти то же самое: я прожила это в другом смысле, в возрасте, когда моя память могла запечатлеть это или, по крайней мере, сохранить об этом смутное впечатление.

Когда метро выходит из-под земли, когда открываются черные занавески, когда удушье закончилось, когда единственно необходимые глаза смотрят на нас по-новому, приоткрывается крышка смерти, это наш черепной погреб становится мозгом под открытым небом.

Тот, кто, так или иначе, приблизился к смерти и вернулся невредимым, нашел свою Эвридику: он знает, что внутри у него есть нечто, что напоминает ему о смерти и что не стоит смотреть ей в лицо. Потому что смерть, как убежище, как комната с закрытыми шторами, как одиночество, она одновременно ужасна и заманчива: чувствуешь, что там тебе было бы хорошо. Достаточно лишь позволить себе войти, чтобы погрузиться в эту внутреннюю спячку. Эвридика так соблазнительна, что забываешь, почему этому соблазну нужно сопротивляться.

Нужно это единственно потому, что проход туда - это зачастую билет в один конец. Иначе, это бы не было необходимо.

Я уселась на лестнице, думая о бабушке и белом шоколаде. Она способствовала моему освобождению от смерти, и немного погодя наступил ее черед. Словно была заключена сделка. Она оплатила мою жизнь своею. Знала ли она об этом?

По крайней мере, я сохранила воспоминание о ней. Моя бабушка сняла гипс с моей памяти. Просто прокрутить назад: она здесь, живая, держит плитку шоколада как скипетр. Так я возвращаю ей то, что она дала мне.

Я не заплакала. Я снова поднялась в комнату, чтобы играть в самую лучшую игру в мире: юлу. У меня была юла из пластмассы, стоившая всех богатств в мире. Я раскручивала ее и часами неподвижно смотрела. Это постоянное вращение казалось мне важным.

Я знала, что такое смерть. Мне не достаточно было понимать это. У меня была масса вопросов. Проблема была в том, что официально я располагала всего шестью словами, из которых не было ни одного глагола, ни одного союза, ни одного наречия: с этим трудно было построить вопросительное предложение. Конечно, на самом деле, в моей голове был необходимый лексикон - но как внезапно перейти от шести к тысяче слов, не разоблачив свой обман?

К счастью, выход был: Нишио-сан. Она говорила только по-японски, что ограничивало ее общение с моей матерью. Я могла тайком поговорить с ней, спрятавшись за ее языком.

- Нишио-сан, почему мы умираем?

- Ты что, разговариваешь?

- Да, но не говори об этом никому. Это секрет.

- Твои родители обрадовались бы, если бы узнали, что ты разговариваешь.

- Это им будет сюрприз. Почему мы умираем?

- Потому что так угодно Богу.

- Ты действительно так думаешь?

- Я не знаю. Я видела, как умерло много людей: мою сестру раздавил поезд, мои родители погибли во время бомбардировки в войну. Не знаю, хотел ли Бог этого.

- Ну, так почему мы умираем?

- Ты имеешь в виду твою бабушку? Это нормально - умереть, когда состарился.

- Почему?

- Когда много прожил, устаешь. Умереть для старого человека это как лечь спать. Это хорошо.

- А умереть, когда еще не состарился?

- Про это я не знаю, почему так происходит. Ты понимаешь все, что я рассказываю?

- Да.

- Значит, ты говоришь по-японски, раньше, чем научилась говорить по-французски?

- Нет. Это то же самое.

Для меня не было языков, но был один большой язык, из которого можно было выбирать японские или французские варианты, как захочется. Я еще не слышала языка, которого бы не понимала.

- Если это одно и то же, как ты объяснишь то, что я не говорю по-французски?

- Я не знаю. Расскажи мне про бомбардировки.

- Ты уверена, что хочешь это услышать?

- Да.

И она начала рассказ о кошмаре. В 1945 году ей было 7 лет. Однажды утром, бомбы посыпались дождем. В Кобе их было слышно уже не первый раз, издалека их не доставало. Но в то утро Нишио-сан почувствовала, что наступил их черед, и она не ошиблась. Она осталась лежать на татами, надеясь, что смерть застанет ее спящей. Внезапно, прямо рядом с ней раздался взрыв такой силы, что малышке сначала показалось, что ее разорвало на тысячу кусков. Сразу же вслед за этим, удивленная, что выжила, она захотела убедиться, что все ее члены все еще прикреплены к телу, но что-то ей мешало: прошло какое-то время, пока она поняла, что погребена.

Тогда она начала копать руками, надеясь, что двигается к верху, в этом она была не уверена. В какой-то момент она коснулась в земле чьей-то руки, она не знала, чья она была, она даже не знала, присоединялась ли эта рука к телу единственно в чем она была уверена, то это в том, что рука была мертва, за неимением ее обладателя.

Она ошиблась направлением и перестала копать, чтобы послушать. "Я должна двигаться в сторону шума: там жизнь". Она услышала крики и попыталась копать в этом направлении, возобновила свой труд крота.

- Как ты дышала? - спросила я.

- Я не знаю. Как-то получалось. И вообще, есть животные, которые живут под землей и дышат. Воздух поступал с трудом, но все-таки поступал. Будешь слушать дальше?

Я с энтузиазмом требовала продолжения.

В конечном счете Нишио-сан выбралась не поверхность. "Здесь жизнь" говорил ей инстинкт. Он обманул ее: там была смерть. Среди разрушенных домов валялись части человеческих тел. Девочка успела узнать голову своего отца прежде, чем одна из бесчисленных бомб разорвалась и глубоко похоронила ее под обломками.

Под крышей своего земляного савана она сначала спросила себя, не стоило ли остаться там: "Здесь я в большей безопасности и здесь меньше ужасов, чем там". Понемногу она начала задыхаться. Она стала копать на шум, ужасаясь при мысли о том, что она увидит на этот раз. Но она напрасно волновалась: ничего увидеть было нельзя, потому что едва она показалась на поверхности, как тут же оказалась на 4 метра глубже.