Алели Нотомб - Метафизика труб

- Я не знаю, кто ты, но поскольку ты принесла мне поесть, ты - кто-то хороший.

Две руки подняли мое тело из кровати, и я оказалась в чужих руках.

Мои ошеломленные родители увидели бабушку, несущую довольного и послушного ребенка.

- Представляю вам мою лучшую подругу, - с триумфом произнесла она.

Я милостиво позволила передавать себя с рук на руки. Мои отец и мать не могли дать себе отчета в этом превращении: они были счастливы и обижены. Они расспрашивали бабушку.

Та удержалась от разоблачения природы секретного оружия, к которому она прибегла. Она предпочла позволить витать над этим тайне. Ее заподозрили в колдовских чарах. Никто не мог предвидеть, что зверь запомнит изгнание злого духа.

Пчелы знают, что только мед дает личинкам вкус к жизни. Они бы не дали миру столько рьяных медоваров, если бы кормили их пюре с кусочками мяса. Моя мать имела свои теории насчет сахара, который считала причиной всех бед человечества. И однако именно "белому яду" (как она его называла) она была обязана своим ребенком с приемлемым отныне поведением.

Я понимаю себя. В возрасте двух лет, я вышла из оцепенения, чтобы открыть, что жизнь была долиной слез, где ели вареную морковь с ветчиной. У меня было чувство, что меня надули. Для чего стоило рождаться, если не для познания удовольствия? Взрослым доступна тысяча видов сладострастья, но ребенку только сладости могут открыть двери наслаждения.

Бабушка наполнила мне рот сахаром: внезапно, дикий зверь узнал, что все мучения были оправданы, что тело и мозг служили для ликования, а, стало быть, нечего было упрекать ни вселенную, ни себя самое за собственное существование. Удовольствие воспользовалось случаем, чтобы дать имя своему инструменту: его назвали Я, - и это имя за мной сохранилось.

С давних времен существует секта идиотов, которые противопоставляют чувственность и ум. Это порочный круг: они лишают себя сладострастия, чтобы восхвалять свои интеллектуальные способности, что в результате их обедняет. Они становятся все глупее, что укрепляет их в убежденности, что они блистают, потому что не изобрели еще ничего более глупого, чем считать себя умным.

Наслаждение внушает уважение и восхищение по отношению к тому, что сделало его возможным, удовольствие будит мозг и делает его виртуозным и глубоким. Магия этого так велика, что за неимением сладострастия, достаточно лишь одной мысли о нем. С момента существования этого понятия, личность спасена. Но триумфальная фригидность обрекает себя на чествование своего собственного небытия.

В гостиных встречаешь людей, которые громко хвалятся вслух тем, что они лишены того или иного удовольствия в течение 25 лет. Встречаются также блистательные идиоты, которые прославляют себя за это, что никогда не слушают музыку, никогда не открывают книгу, не ходят в кино. Есть и такие, которые пытаются снискать восхищение своим полным целомудрием. Им очень нужно потешить этим свое тщеславие: больше им нечем будет довольствоваться в жизни.

Установив мою личность, белый шоколад подарил мне и память: начиная с февраля 1970 года я помню все. Зачем вспоминать о том, что не связано с удовольствием? Воспоминание - один из самых необходимых союзников сладострастия.

Смелое утверждение - "я помню все" - не имеет шансов, чтобы ему кто-нибудь поверил. Это не важно. Поскольку речь идет о фактах, которые не проверишь, я не вижу смысла заслуживать доверия.

Конечно, я не помню забот моих родителей, их разговоров с друзьями и т.д. Но я ничего не забыла из того, что этого заслуживало: зелень озера, где я научилась плавать, запах сада, вкус сливовой наливки, попробованной втайне, и другие интеллектуальные открытия.

До белого шоколада я не помню ничего: я должна довериться свидетельствам моих близких, интерпретированным мною. В дальнейшем, информация идет из первых рук, тех самых, которые пишут.

Я стала ребенком, о котором мечтают все родители: одновременно тихим и шустрым, молчаливым и присутствующим, забавным и размышляющим, энтузиастом и метафизиком, послушным и самостоятельным.

Впрочем, моя бабушка и ее сладости гостили в Японии только месяц: этого было достаточно. Удовольствие побудило меня к действиям. Мои отец и мать вздохнули с облегчением: после овоща, которого они имели в течение двух лет и бешеного зверя за полгода, наконец, они имели что-то более-менее нормальное. Меня начали называть по имени.

Прибегая к известному выражению, необходимо было наверстать потерянное время (я не считала его потерянным): в два с половиной года человек должен ходить и говорить. Я начала с ходьбы согласно обыкновению. Ничего необычного в этом не было: встать на ноги, чуть не упасть вперед, удержаться одной ногой, потом произвести танцевальный шаг другой ногой.

Ходить было очень полезно. Это позволяло двигаться вперед и видеть пейзаж лучше, чем на четвереньках. А кто сказал "ходить", сказал и "бегать": бег был баснословной находкой, которая делала возможным бегство. Можно было завладеть запретной вещью и умчаться, унося ее в укромное место, никем незамеченной. Способность бегать позволяло оставлять безнаказанными предосудительные поступки. "Бегать" - было глаголом бандитов с большой дороги и всех героев.

Проблема речи была в выборе: какой объект выбрать первым? Я могла бы выбрать такое необходимое слово, как "засахаренный каштан" или "пипи", или же такое красивое название, как "шина" или "скотч", но этим можно было задеть чувствительность. Взрослые - натуры обидчивые: им необходимо все классическое для осознания собственной значимости. А я не хотела, чтобы мне делали замечания.

И я приняла блаженный и торжественный вид и, в первый раз, воспроизвела звуки, которые были в моей голове:

- Мама!

Материнский экстаз.

А поскольку нельзя было никого обижать, я поспешила добавить:

- Папа!

Умиление отца. Родители накинулись на меня и покрыли поцелуями. Я подумала, что они совсем не сложные. Они были бы менее восхищены и обрадованы, если бы я начала говорить, произнося: "Для кого эти змеи, что шипят на ваших головах?", или E=mc2 . Можно было подумать, что они сомневались в собственной личности: они не были уверены в том, что они "папа" и "мама"? Казалось, им было необходимо, чтобы я им это подтвердила.

Я поздравила себя с выбором: зачем идти по сложному пути, если можно выбрать простой? Никакое другое слово не могло бы настолько удовлетворить моих родителей. Теперь, когда я выполнила свой долг вежливости, я могла посвятить себя искусству и философии: выбор третьего слова был более привлекателен, поскольку мне приходилось учитывать только качественные критерии. Эта свобода опьяняла настолько, что я была в затруднении: я потратила уйму времени, чтобы произнести свое третье слово. Мои родители были только польщены этим: "Ей необходимо было только назвать нас. Это было важнее всего".