Патрик Модиано - Улица Темных Лавок

- Дениз забыла это, уезжая. Вот... Возьмите...

Я удивился, что она не сложила свои реликвии в коробку, как Степа де Джагорьев и бывший садовник матери Фредди. Впервые за время моих поисков мне не вручали коробку. Эта мысль рассмешила меня.

- Почему вы смеетесь?

- Да так...

Я рассматривал обложки книг. На первой из голубой дымки возникало лицо усатого китайца в котелке. "Чарли Чан". Другая обложка была желтая, в нижнем углу я заметил маску, пронзенную гусиным пером. "Анонимные письма".

- Дениз просто зачитывалась детективами, - сказала она. - И вот еще... - Она протянула мне записную книжку в крокодиловой коже.

- Спасибо.

Я открыл ее и стал листать. Ничего там не было - ни единого имени, ни назначенной встречи. В календарике помечены дни и месяцы, но не год. Наконец между страницами я обнаружил сложенную бумажку и развернул ее:

"ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА - ПРЕФЕКТУРА ДЕПАРТАМЕНТА СЕНЫ

Выписка из свидетельства о рождении, XIII округ, Париж. Год 1917.

21 декабря тысяча девятьсот семнадцатого года, в пятнадцать часов, на Аустерлицкой набережной, в доме 19 родилась Дениз-Иветт Кудрез, женского пола, родители Поль Кудрез и Генриэтта Богарт, проживают по вышеуказанному адресу, профессии не имеют.

3 апреля 1939-го, в Париже (XVII), зарегистрировала брак с Джимми Педро Стерном. С подлинным верно.

Париж, шестнадцатое июня 1939".

- Вы видели? - спросил я.

Она бросила удивленный взгляд на эту метрику.

- Вы знали ее мужа? Этого Джимми Педро Стерна?

- Дениз никогда не говорила, что была замужем... А вы-то знали?

- Нет.

Я опустил записную книжку и метрику в карман, туда же, где лежал конверт с фотографиями, и непонятно почему меня пронзила внезапная мысль: как только смогу, надо будет обязательно зашить все эти сокровища в подкладку пиджака.

- Я очень благодарен вам, что вы мне отдали это.

- Да что вы, месье Макэвой.

Я обрадовался, когда она вновь произнесла мое имя, в первый раз я плохо расслышал, как оно звучит. Мне захотелось тут же записать его, но я не знал точно, как оно пишется.

- Мне нравится, как вы произносите "Макэвой", - сказал я. - Для француженки это, должно быть, трудно... Кстати, как вы его пишете? Почти все ошибаются...

Я произнес это игривым тоном. Она улыбнулась.

- М... а... к... э - маленькое, в... о... и... - по буквам произнесла она.

- Вместе, вы уверены?

- Абсолютно уверена, - сказала она, торжествуя, что мне не удалось ее поймать.

Значит, Макэвой.

- Браво, - сказал я.

- Я никогда не делаю орфографических ошибок.

- Педро Макэвой... Странное все-таки имя я ношу, вы не находите? Бывают минуты, когда мне кажется, что я еще не вполне к нему привык...

- Ой... чуть не забыла...

Она вынула из кармана конверт.

- Это последнее письмо Дениз...

Я развернул листок и прочел:

"Межев, 14 февраля.

Дорогая Элен,

Все решено. Завтра мы с Педро переходим границу. Как только смогу, напишу оттуда.

Пока даю тебе номер телефона одного человека в Париже, через которого мы сможем держать связь.

ОЛЕГ ДЕ ВРЕДЕ, ОТЕЙ 54-73.

Целую - Дениз".

- Вы звонили?

- Да, но всякий раз мне отвечали, что месье отсутствует.

- Кто он... этот Вреде?

- Не знаю. Дениз о нем никогда не говорила...

Солнце тем временем ушло из комнаты. Она зажгла лампу, стоявшую на низком столике у дивана.

- Я бы очень хотел заглянуть... в комнату, где мы жили...

- Ну конечно...

Мы прошли по коридору, и она открыла дверь справа.

- Вот, - сказала она. - Я больше не пользуюсь этой комнатой... Сплю в гостевой... Ну, знаете, в той... что во двор выходит...

Я остановился в дверях. Было еще довольно светло. На окне темно-вишневые занавески. Обои с бледно-голубым рисунком.

- Узнаете? - спросила она.

- Да.

В глубине комнаты, у стены, стояла кушетка. Я присел на краешек.

- Я могу немного побыть здесь один?

- Конечно.

- Это напомнит мне "доброе старое время"...

Она бросила на меня печальный взгляд и покачала головой.

- Пойду приготовлю чай...

Она вышла, и я огляделся вокруг. Паркет и здесь был выщерблен, но дыры так и оставались незаделанными. У стены напротив окна - камин белого мрамора, над ним зеркало в позолоченной раме, украшенной по углам раковинами. Я растянулся поперек кушетки и уставился сначала в потолок, потом на бледно-голубой рисунок обоев. Я почти уткнулся лбом в стену, чтобы получше разглядеть мельчайшие детали. Пасторальные сценки. Девушки во взбитых париках качаются на качелях. Пастухи в штанах с буфами играют на мандолинах. Высокие деревья в лунном свете. Все это не вызывало у меня никаких воспоминаний, а ведь в этих рисунках я должен был знать каждый завиток, раз я спал здесь. На потолке, на стенах, у двери я искал какого-нибудь знака, следа, сам не знаю чего. Но моему взгляду не за что было зацепиться.

Я встал и подошел к окну. Выглянул из него.

Улица была такой же пустынной, как раньше, но уже стемнело. Напротив по-прежнему стоял на посту полицейский. Высунув голову, я увидел слева площадь, тоже пустынную. Там стояло еще несколько полицейских. Казалось, окна всех домов вокруг впитывают в себя медленно опускающуюся ночь. Эти окна так и оставались темными, и было очевидно, что никто там не живет.

И тут что-то во мне дрогнуло. Этот вид из окна вызывал чувство какой-то тревоги, страха - чувство, прежде уже знакомое мне. Фасады домов и пустынная улица, силуэты стоящих на посту полицейских в сумерках взволновали меня, как волнуют вдруг возникшие из прошлого мелодия и аромат. И во мне появилась уверенность, что когда-то я часто вот так же неподвижно стоял в это же время у этого окна, всматриваясь в темноту, стоял не шелохнувшись, даже не осмеливаясь зажечь лампу.

Когда я вернулся в гостиную, мне показалось, что там никого нет, но она просто лежала на бархатном диванчике. Она спала. Я тихонько подошел и присел у нее в ногах. Поднос с чайником и двумя чашками стоял прямо на белом шерстяном коврике. Я кашлянул. Она не просыпалась. Тогда я налил чай в обе чашки. Чай был холодный.

Лампа в изголовье диванчика оставляла в темноте большую часть комнаты, и я с трудом различал стол, манекен и швейную машинку - предметы, которые оставила здесь Дениз. Как проводили мы вечера в этой комнате? Как мне это узнать?

Я пил чай маленькими глотками. Я слышал ее дыхание, едва уловимое, но в комнате было так тихо, что малейший шум, малейший шорох прозвучал бы с тревожной четкостью. Зачем ее будить? Она мало что может сказать мне. Я поставил чашку на белый коврик.

Паркет скрипнул подо мной, когда я выходил из комнаты в коридор.

Я поискал на ощупь дверь, потом кнопку, чтобы зажечь свет на лестничной клетке. Как можно тише притворил за собой дверь. Стоило мне толкнуть другую дверь, ту, в квадратных переплетах, чтобы выйти в вестибюль, как что-то снова дрогнуло во мне, точь-в-точь как раньше, когда я смотрел из окна. Круглый плафон под потолком освещал подъезд белым, очень резким светом. Понемногу я привык к нему. Я стоял и смотрел на серые стены и поблескивающие стеклянные квадраты двери.