Патрик Модиано - Улица Темных Лавок

На миг в моем сознании вспыхнула картина, подобная тем едва уловимым обрывкам сна, которые, пробуждаясь, пытаешься удержать в памяти, чтобы воссоздать весь сон целиком. Я увидел себя, увидел, как иду по темному Парижу и открываю дверь этого дома на улице Камбасерес. И сразу слепну и несколько секунд не вижу вообще ничего - настолько уличный мрак контрастирует с резким белым светом в подъезде.

Когда же это было? В те времена, когда меня звали Педро Макэвой и я возвращался сюда каждый вечер? Узнавал ли я сейчас подъезд, прямоугольный коврик, серые стены, круглый плафон, охваченный медным кольцом? За прозрачными стеклами двери виднелись нижние ступеньки лестницы, и мне захотелось не спеша подняться по ней, чтобы пройти давним своим путем, повторить прежние движения.

Я думаю, что подъезды домов хранят шаги тех, кто когда-то часто бывал здесь и потом исчез. Какие-то замирающие волны и сейчас дрожат в воздухе, они становятся все слабее, но их можно уловить, если прислушаться. В сущности, может, я и не был никогда этим Педро Макэвоем, и вообще не был никем, но волны, то далекие, то более сильные, пронизывали меня, и все эти разрозненные отголоски, еще витавшие здесь, вдруг разом застыли - это и был я.

16

Отель "Кастилия", улица Камбон. Напротив конторки портье - маленькая гостиная. В застекленном книжном шкафу - история Реставрации Л. де Вьель-Кастеля. Как-то вечером, поднимаясь к себе, я, может быть, взял один из томов и забыл в нем письмо, фотографию или телеграмму, служившую мне закладкой. Но я не решаюсь попросить у Швейцара разрешения перелистать семнадцать томов в поисках этого оставленного мною следа.

За отелем - двор, окруженный стеной с зелеными решетками, по которым вьется плющ. Двор вымощен охряным булыжником - цвета песка на теннисных кортах. Столы и садовые стулья.

Значит, я жил здесь с этой Дениз Кудрез. Куда выходили окна нашей комнаты - на улицу Камбон или во двор?

17

Девять-бис по Аустерлицкой набережной. Четырехэтажный дом, в распахнутую входную дверь виден коридор с желтыми стенами. Рядом кафе под вывеской "Морское". За стеклянной дверью - табличка, на которой написано ярко-красными буквами: "Men spreekt vlaamsch".

У стойки толпятся человек десять. Я сажусь за пустой столик в глубине зала, у стены. На ней висит огромная фотография порта, внизу написано Антверпен.

Клиенты у стойки говорят во весь голос. Они все, видимо, работают где-то поблизости и выпивают здесь вечерний аперитив. Рядом со стеклянной дверью у бильярда-автомата стоит человек в темно-синем костюме и галстуке, резко выделяющийся среди прочих посетителей, одетых в кожаные и меховые куртки и спецовки. Он играет невозмутимо, спокойно, мягко оттягивая рукоятку.

От дыма трубок и сигарет у меня щипало глаза, я закашлялся. Пахло топленым свиным салом.

- Что вы желаете?

Я и не заметил, как он подошел ко мне. Я уже решил, что никто не поинтересуется, что я собираюсь заказать, - настолько мое присутствие за дальним столиком прошло незамеченным.

- Кофе, - сказал я.

Это был невысокий человек лет шестидесяти, совсем седой, с красным воспаленным лицом, выдававшим пристрастие к аперитивам. Его светло-голубые глаза казались совсем бесцветными на этом багровом фоне. Было даже что-то веселое в сочетании белого, красного и голубого, напоминающего по чистоте фаянс.

- Простите, - остановил я его, когда он уже отошел от столика, - что означает надпись на объявлении?

- Men spreekt vlaamsch?

Он произнес эту фразу звонким голосом.

- Да.

- Это означает: "Здесь говорят по-фламандски".

Он тут же оставил меня и вразвалку направился к стойке, бесцеремонно раздвигая клиентов, мешавших ему пройти.

Он вернулся с чашкой кофе, неся ее прямо перед собой в вытянутых руках, как будто ему стоило величайшего усилия не уронить ее.

- Вот.

Он поставил чашку на стол, отдуваясь, как марафонец, добежавший наконец до финиша.

- Месье... вам что-нибудь говорит фамилия Кудрез?

Я задал свой вопрос без всякой подготовки.

Он рухнул на стул напротив меня и скрестил руки. Он по-прежнему тяжело дышал.

- А что? Вы знали... Кудрез?

- Нет, но о них говорили у нас дома.

Его красное лицо приобрело кирпичный оттенок, на крыльях носа заблестели капельки пота.

- Кудрез... Он жил наверху... на третьем...

Он говорил с легким акцентом. Я отпил глоток кофе, твердо решив дать ему спокойно выговориться, потому что следующий вопрос мог бы его напугать...

- Он работал на Аустерлицком вокзале... А жена его родом из Антверпена... как и я...

- У них была дочь, да?

Он улыбнулся:

- Да. Прелестная девочка... Вы знали ее?

- Нет, но мне о ней рассказывали...

- И что с ней стало?

- Это я как раз и пытаюсь выяснить.

- Она приходила сюда каждое утро за сигаретами для отца. Кудрез курил "Лоран", бельгийские...

Им завладели воспоминания, и мне казалось, он, как и я, уже не слышал ни раскатов смеха, ни громких голосов, ни пулеметного треска игрального автомата рядом с нами.

- Мировой был парень этот Кудрез... Я часто ужинал с ними там, наверху... Мы с его женой говорили по-фламандски...

- Вы ничего о них не знаете?

- Он умер... А жена вернулась в Антверпен... - Он размашистым движением провел рукой по столу. - Все это давно быльем поросло...

- Вы сказали, она приходила за сигаретами для отца... Какие он курил, простите?..

- "Лоран".

Я надеялся, что запомню это название.

- Забавная была девчушка... в десять лет она уже играла на бильярде с моими клиентами... - Он показал мне на дверь в глубине зала, ведущую, вероятно, в бильярдную. Значит, Дениз научилась этой игре здесь. Подождите, - сказал он. - Я вам кое-что покажу...

Он тяжело поднялся и пошел к стойке, так же раздвигая рукой клиентов, попадавшихся ему на пути. На большинстве из них были каскетки речников, они разговаривали на непонятном языке, наверное по-фламандски. Их было здесь очень много, видимо потому, что внизу, у Аустерлицкой набережной, стояли баржи, пришедшие, должно быть, из Бельгии.

- Вот, посмотрите...

Он уже снова сидел напротив и протягивал мне старый журнал мод, на обложке которого была изображена светлоглазая девушка с русыми волосами; в ее чертах проскальзывало что-то неуловимо азиатское. Я тут же узнал ее Дениз. Она была в черном болеро, с орхидеей в руке.

- Это Дениз, дочка Кудреза... Видите... прелестная девочка... Она стала манекенщицей... Я знал ее совсем маленькой...

Обложка была испачкана и заклеена скотчем.

- Я всегда вспоминаю, как она спускалась за сигаретами...

- Она не была... портнихой?

- Нет, не думаю.

- И вы правда не знаете, что с ней стало?

- Нет.

- У вас нет адреса ее матери в Антверпене? - Он покачал головой. У него был удрученный вид. - С этим давно покончено, старина...