Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Что культурный мир высасывает дальние экзотические страны – неужели это требует доказательств? Что европейцы сотни лет, со времен Генриха Мореплавателя, истребляют цветные расы или путем поголовного избиения, или отравой рабства и гнетом «торговли» – неужели это не очевидно? Со школьной скамьи европейские дети знают, что дикари за бусы отдают золото и слоновую кость, что за железные гвозди, стекло, жесть, дешевые ситцы, а главное за водку и порох несчастные племена уступают обширные пространства своей земли, пока не теряют окончательно своей свободы, а за нею и жизни. Так называемые «дикари», между которыми попадались, по признанию самих же европейцев, благороднейшие, почти богоподобные расы (начиная с гуанчей Канарских островов), – эти племена естественного быта или истреблены до корня, или быстро гаснут на земле, разделяя участь многих животных пород, стертых с лица земли белыми же охотниками. Но не одни «дикие» страны, – несомненно, то же самое давление чувствуют и вообще народы отсталые. Индусы – арийцы и далеко не дикари, однако англичане измучили этот великий народ, довели до гибели. Китайцы народ высококультурный, но вся история их за последние сто лет представляет сплошной погром со стороны Запада. Турки тоже не дикари, это наследники арабской цивилизации, но европейцы задавили древние промыслы этого даровитого народа и довели его до нищеты. Всюду, где появляется Европа со своим машинным производством, народный труд падает; в слагавшийся тысячелетиями строй народной работы вторгается начало хищное. Как будто оживают древние злые боги – Ваал и Мамона, боги богатства и соблазна. Благословенный мирный труд по силам и способностям каждого; труд, всем доступный, вовлекавший в себя всю толщу народную, вытесняется трудом сосредоточенным, капитализированным, доступным немногим. Одна машина, стальной демон, упраздняет труд и заработок целой деревни. Нашествие машин упраздняет труд целых областей. Несчастные «варвары» постепенно бывают вынуждены отказаться от обрабатывающей промышленности и обречены исключительно на каторжный труд добывающей. В конце концов дело складывается так, что за те же «бусы», за бесчисленное множество вещей сомнительных или ненужных народы Востока отдают Западу свой хлеб, то есть всю энергию, в него вложенную, пока и народ, и почва не оказываются высосанными дотла.

Россия давно стоит в этом опасном положении. Все натуральные ее богатства вычерпываются в обмен на предметы иностранной роскоши. Американские статистики вычислили, что русский народ недоедает от 11-ти до 13-ти процентов хлеба против средней нормы потребления, и тем не менее Россия ежегодно отпускает около 300 миллионов пудов зерна. Поезжайте по железным дорогам Западной России, вы будете поражены невероятным количеством вагонов не только с хлебом, но и с рогатым скотом, свиньями, гусями, курами, рыбою, раками, битой дичью, яйцами, маслом, сыром, не говоря о старинных предметах вывоза – сале, конопле и другом. Все это тянется изо дня в день за границу нескончаемым караваном. Русская деревня, сама голодная и холодная, спешит вывезти все жалкое достояние свое, свой лес и хлеб, всю свою живую и мертвую природу. И что же она получает взамен? Что-то такое, после чего остается голод и пустота. В стародавние времена, когда не было теперешней торговли, когда и хлеб, и мясо, и рыба, и молоко, и яйца – все поневоле оставалось дома и поедалось, – в прежнее время крестьянская баба могла позволить себе роскошь самой кормить ребенка, и он оставался жив. Теперь у нее молока нет в грудях. Голодная мать народная с надорванным питанием, она не может припасти ребеночку даже коровьего молока, ни дать «яичка». И «молочко», и «яичко», и «рыбка», и ягода – все утекает к Западу, в чью-то темную прожорливую пасть, невидимо, но неудержимо высасывающую из русской деревни все соки.

Европа скажет: – Помилуйте! Разве мы насильно берем у вас хлеб ваш? Разве мы не платим вам чистым золотом и разве вы не стараетесь всеми мерами вывезти как можно больше?

Мы – Европа – с русской деревней не имеем решительно никаких дел. Мы торгуем с русскими негоциантами. Откуда и как они добывают эти горы хлеба и всякой живности – не наше дело. Сколько известно, и русские скупщики не отнимают у крестьян ничего насильно. Крестьянам нужны деньги, скупщикам – товар; является торговля, как и во всем свете, основанная на обмене менее нужного на более нужное.

Все это так. Но именно в момент обмена совершается то, что одна сторона насасывается, как пиявка, другая истекает кровью. Механизм этого обмена очень сложный, в него входит вся история народа и психология, величины едва уследимые. Обмен начинается не сейчас, он начинается издалека. Европа угрозой насилия заставляет так называемые «отсталые» народы перенимать несвойственную им, непосильную культуру, перестраиваться на манер вооруженного лагеря, принимать слишком тяжелую государственную организацию, заводить особые дорого стоящие сословия и содержать их по-европейски. Чтобы содержать современное сложное правительство, армию, флот, народу недостаточно иметь хлеб, молоко, мясо, – ему нужны деньги, и тем более денег, чем быт правящих классов дальше от национального. Или ждите военного разгрома, – говорит Европа, – ждите судьбы цветнокожих, или вооружайтесь, заводите себе европейски обученных администраторов, военных, ученых, техников, огромный, многомиллионный класс, который имеет дорогие и сложные потребности. И если сами не можете дать вашему высшему классу культурную обстановку, то мы можем взять это на себя. Но за то мы переложим на вас весь черный труд, обречем вас на экономическое рабство…

Задолго до завоевания мечом Европа соблазняет высшие классы варварских стран своею роскошью и этим заставляет усиливать внутренний гнет. Казалось бы, чем более сближаются варвары с Европой, тем легче должна слагаться их жизнь. На самом деле наоборот. До Петра простой народ жил свободнее и богаче, чем после Петра. Хотя помещики владели землею, которую обрабатывал народ, но если хоть по мере зерна приносил каждый крестьянин, то помещику уже и того было довольно. Есть предел вместимости, предел потребления, за которым все естественные продукты представляют товар, подобно воздуху и воде, при всей необходимости никому ненужный. Пока наши захолустные помещики плохо знали, что есть Европа, что существуют тысячи блестящих любопытных вещей, которые можно обменять на хлеб, сало, кожи, они сидели по усадьбам, обложенные многолетними скирдами хлеба и кладовыми, и не было прямо-таки предлога для слишком жестокого угнетения народа. Что можно было взять от пахаря, кроме деревенских припасов? Но их и так было много. Чем был старый помещик для мужика, – тем было и патриархальное правительство для всей страны. Внутренний гнет развивался по мере того, как мы знакомились с Европой, когда получили возможность менять хлеб на бусы. Тогда – и только тогда – повинности мужика стали казаться малыми, зазвучало в воздухе: «давай, давай, давай», потребовалось крутое прикрепление к земле, потребовались плети и жестокие законы. Высший класс отсталого народа, ослепленный бусами, почувствовал, что ему необходимы тысячи вещей, до такой степени не нужных, что еще вчера о них он не имел понятия.