Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Англичане бросили нам упрек, на который хочется ответить. Когда объявлены были цифры ужасающей смертности бурских детей, насильственно собранных в так называемых «концентрационных лагерях», русская печать справедливо подивилась зверству англичан. И не одна русская печать: весь мир, все христианство отметило это черное пятно на совести просвещенной Англии. Так как газеты издаются теперь и в Японии, Китае, Турции, Египте, Индии, то миллионы язычников также знают о жестокости англичан и, как надо думать, осуждают ее. Англичане от времени до времени презрительно отругиваются. «Мы, – пишет одна английская газета, – признаем право русских публицистов критиковать наши действия в Трансваале. Но вместо того, чтобы ужасаться смертности бурских детей вследствие насилия англичан, русские публицисты хорошо бы сделали, если бы обратили внимание на то, что нормальная смертность в России не меньше, чем в лагерях сосредоточения. В этом отношении вся Россия представляет сплошной концентрационный лагерь».

К сожалению, у меня нет под руками английской газеты, и я привожу сущность возражения на намять. Это возражение очень едкое, оно рассчитано на смертельный удар, после которого противная сторона смолкает. Но хотя англичане на этот раз и правы, т. е. смертность наших крестьянских детей ужасна, но этим сказана еще не вся правда. Хотелось бы договорить ее до конца, хотя бы и без надежды убедить противника.

Что вы говорите о нашей бедственной детской смертности? Что вы бросаете нам в лицо нашу культурную отсталость? Это несчастье, это, может быть, преступление, но не умышленное, как ваше. Это разница!

Вовсе не из гордости мы – как и весь мир – заговорили о трансваальских ужасах. Какая гордость! Уж, конечно, никто, решительно никто на свете не казнит собственных грехов столь открыто, как мы, русские. Эта черта доходит у нас часто до противности, до так называемого «самооплевания». Русский народ – поистине мытарь у порога храма. Неустанно голосом своих великих писателей, голосом печати и общественного мнения мы осуждаем то зло жизни, с которым не в силах справиться. Если есть и у нас партия людей самодовольных, свои джинго, то она ничтожна. Не гордостью, – народ русский страдает скорее обратным пороком – чрезмерным смирением, которое, переходя в робость, заставляет нас осуждать не только злое в своей жизни, но иногда и доброе. Мы знаем, что живем дурно, но не доверяем себе до такой степени, что боимся отступить от принятого, мы терпеливо несем бремя своих ошибок из неуверенности, что способны сбросить его. Наша пониженная предприимчивость, пониженная пытливость, печальная культурная отсталость – все это доказательства вовсе не гордости, а скорее болезненного недоверия к себе, – какого-то бесповоротного осуждения. Это наш недостаток, и очень вредный. Насколько возвышенно «евангельское смирение», смирение перед Богом, настолько это житейское смирение, робость перед людьми, бывает неблагородно и опасно. В миллионах случаев, где нужен риск, мы отступаем, – в миллионах столкновений, где необходим отпор, мы сдаемся. Коренное ли это свойство славянской расы или наитие слишком трудной государственной истории, но русский человек в наше время чувствует себя «униженным и оскорбленным» и, как все униженные, казнит себя. Мы сознаем с жгучею обидой, что мы отстали, что мы не во главе народов, а в хвосте их. Что мы не так богаты, как англичане, с этим еще можно бы помириться. Что у нас нет такого множества роскошных городов, дворцов, храмов, университетов, музеев, библиотек, такого подавляющего обилия всевозможных фабрик, заводов, мастерских и т. п., нет такой густой сети железных дорог, станций, пристаней, каналов, гаваней, нет такого огромного флота, колоний, факторий и пр. – с этим мы могли бы помириться. Но что у нас нет связанного с достатком внешнего и внутреннего благообразия жизни, это уже ущерб серьезный. Что народ наш заражен всевозможными болезнями и гибнет от медицинской беспомощности, – это ущерб непоправимый. Что жилища нашего простонародья часто похожи на хлевы, где грязь, насекомые, гнойный воздух, холод и сырость заставляют завидовать звериным берлогам, что народ наш не обеспечен ни скотом, ни утварью, ни одеждой, ни топливом, ни хлебом, ни даже водой, – это ущерб прямо гибельного значения. Если за тысячу лет истории не накопилось в народе материального достатка, ясно, что самый дух народный, из которого все создается, подавлен, и с этим уже мириться никак нельзя. Бездействие духа объясняет низкий уровень знаний, почти первобытное невежество огромных масс и тот едва вероятный факт, что почти 3/4 населения России до сих пор безграмотны, т. е. как бы лишены письмен, подобно первобытным варварам. Соответственно материальному и умственному упадку стоит и нравственное достоинство нашего простонародного быта. Религиозное просвещение, гражданские и политические права, те высокие блага, которые даются образованностью, у нас обоснованы почти столь же шатко, как на глухом Востоке.

Неужели мы, русские публицисты, не сознаем всех этих бед народных? Мы их видим и далеки от того, чтобы скрывать их, да и как скрыть! Весь свет их видит, – ведь теперь все и всем открыто. Но наши хвори не лишают нас права видеть зло и вне нас, – и это внешнее зло оказывается, если всмотреться глубже, не только сродни нашему, но и в постоянной родственной связи с ним.

За себя, народ русский, и за весь так называемый нецивилизованный мир, за Восток, за страны, теперь униженные и оскорбленные, мы могли бы сказать следующее: – Великая Европа! Любимцы счастья, сверхнароды! Вы так гордитесь своею цивилизованностью и так уверены в том, что разливаете на все материки только сияние блага. Но что если вместе с несомненными благами вы вносите в жизнь человечества и некоторые смертельные начала? Что если в печальной нищете нашей в значительной степени виноваты вы, богатые?

Что если в нашем жалком невежестве виноваты отчасти вы же, просвещенные? Что если и страшная наша смертность вообще, и в частности чуть не массовое вымирание детишек у нас вызывается не чем иным, как нравственным и экономическим гнетом, в который поставила «отсталые» народы ваша же цивилизация? Может быть, ваши белокурые бебе, хорошенькие, как херувимы, покоятся себе в шелковых колыбельках за счет тех умирающих от голода, заеденных вшами и коростой младенчиков, которые составляют проклятую цифру 268 на тысячу. Может быть, некультурный мир имеет некоторое право сказать культурному:

Я говорю «может быть». Посмотрим, простое ли это предположение.