Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Народная масса ответила на смелый опыт благодарностью и доверием. Несмотря на то что сплошь все немцы грамотны, несмотря на то что пропаганда социализма ведется открыто, успехи его, видимо, завершены. Эта партия уже состарилась, не успев внести в историю ничего значительного. Крайним элементам социализма пришлось – по явному несочувствию рабочего класса – принять в Германии подпольную организацию и новое имя. Государственное страхование рабочего люда надолго успокоило немцев, как успокоит, конечно, итальянцев и французов, когда привьется у них. В государственном страховании революционному брожению дается неожиданный мирный выход, дается надежда без кровавых жертв и переворотов достичь того, что всякому народу нужно: не богатства, а достатка. Люди крайних мнений говорят, что это ловушка, что народ попал в хитрые сети, что в государственном страховании богачи сумели помочь народу из народного же кармана, вместо того, чтобы дать из своего. Глупый Михель будто бы удовольствовался крохами, брошенными с барского стола; получив кое-что, он отказался от возможности взять все. Но умеренные на это отвечают, что народу вовсе не нужно «всего». По своей природе трудящийся класс не есть хищник; законная его доля – немногое необходимое. Обеспечьте рабочему человеческое существование – здоровый достаточный обед, теплую светлую квартиру, возможность иметь семью, – и рабочий будет охотно нести свой ежедневный труд. – Но ведь это идеал домашнего животного! – возражают крайние.

– Идеал всякого живого существа, – отвечают умеренные, – всякого нравственного существа, не вышедшего из равновесия с природой.

Не будем вдаваться в этот спор. Посмотрим, что говорит действительность. Она такова, что средняя Европа теперь охвачена как бы новою великою реформацией, – не религиозною на этот раз, а экономической, и последствия ее обещают быть неизмеримыми. Возьмем лишь одно неожиданное следствие – образование народного фонда. Если в четырнадцать лет страхование рабочих дало чистый остаток в миллиард марок, то сочтите, во что вырастет этот колоссальный капитал через одно столетие, принимая в расчет, что каждые 75 лет население Германии удваивается. На глазах не далее как детей наших, – а внуков наверное, – Россия будет иметь своим соседом 120-миллионный богатый, обеспеченный народ, у самых бедных классов которого, помимо общей государственной казны, будет свой собственный бюджет, не менее государственного, и сверх его – неприкосновенный капитал, может быть, в десять миллиардов марок. Чтобы оценить эту цифру, представьте себе, что у нас, в России, исключительно для народных нужд лежат не занятые за границей, а понемногу скопленные пять миллиардов рублей. Что значили бы тогда все наши бедствия, голодовки, пожары, болезни, недоимки! Помимо всех прочих предприятий, народ мог бы сделаться единственным кредитором своего государства, и золотая река процентов (более 200 мил. руб. ежегодно), текущая за границу, текла бы внутрь страны, увеличивая тот же народный фонд. На одни эти проценты – допустите же хоть на минуту, что они текут не в карманы еврейских банкиров, – на одни проценты могло бы пышно расцвести народное просвещение и вся страна покрыться не только школами, но и университетами. Пять миллиардов, по которым не надо платить процентов, которые сами их приносят, – это был бы в народной жизни талисман вроде Аладдиновой лампы. Что пожелали бы, то и сделали. На одни нормальные доходы от столь огромного неприкосновенного капитала страна могла бы перестроиться, как теперь перестраивается Германия, урегулировать свое землевладение, вылечиться, цивилизоваться.

Вы скажете мне: «Охота мечтать о том, чего нет». Но почему же «нет»? Ведь всего пятнадцать лет назад и у немцев не было их миллиарда. А теперь он есть. Он явился у них, – почему он не может явиться и у нас? Ну, пусть не так быстро, не через пятнадцать лет, хотя население у нас чуть не втрое больше немецкого и собирательная его сила огромна. Если не мечтать о том, «чего нет», то ничего никогда и не будет. Мечта – это зародившееся бытие, хотя бы в идее только. Теперь именно, когда у нас работают комиссии об оскудении народном, важно знать, какие мечты осуществимы. За мечтой идет мысль и воля и превращают ее в действительность. Ведь если мы замешкаемся в своих мечтах, нам их грубо подскажут соседи. Говорят, китайцы наконец решили ввести европейские порядки. Прекрасно, но после каких внушений! Те же китайцы – раздели они вместе с японцами их мечты лет тридцать назад, теперь жили бы совсем в иной действительности…

Многие думают, что достаточно одного милосердия, чтобы исчезло зло мира. Прибегать к страховке, к ссудо-сберегательным кассам и т. п. – не есть ли это измена христианству? Не есть ли это грубый утилитаризм, не подвергаем ли мы опасности общество, вводя в него принцип расчета, вместо начала безграничной любви?

Я на это отвечу: – Покажите мне эту «безграничную любовь». Где она? А если ее нет налицо, то пусть будет хоть та форма участия к ближнему, которая основана на расчете. «Страхование» и «милосердие» – два не тожественные принципа, но друг друга не исключают. В акте милосердия один человек помогает другому, – в акте страхования – все помогают каждому. Только та и разница. Надо очень-очень много сердца, чтобы, например, додуматься и настоять на таком всегосударственном союзе взаимопомощи, до какого додумались немцы. «Безграничная любовь»! О ней именно у нас и в наше время приличнее было бы помолчать.

Мы, так называемые «господа» в России, прекрасно знаем, например, что наша прислуга несчастна, что у кухарки Марфы в деревне целая изба ребятишек, что горничная Дуня из своих жалких десяти рублей не только одевает себя, но и оплачивает пьяницу-мужа, и посылает в деревню для детей, заброшенных за тысячу верст. Мы знаем, что у дворника грыжа, а он таскает дрова. Мы или не знаем вовсе, – и тогда какое же это милосердие! – или знаем хорошо, но проходим мимо пучины горя этих ближайших к нам «представителей рабочего класса», не пытаясь чем-нибудь им помочь. Иная барыня, образец доброты и порядочности, нанимая прислугу, торгуется до упаду и ухитряется выторговать рубль или два. Торгуется именно в том расчете, что, может быть, девушка два дня не ела, ей ночевать негде, за паспорт выслать нечего, – значит, припертая к стене, пойдет служить за что угодно. Наняв прислугу, многие ли у нас обеспечивают ей теплый и сухой угол? Загляните в дворницкие, швейцарские – ведь часто это прямо собачьи конуры. Мы настолько образованны, что знаем, до какой степени вредны такие обиталища, и нам не стыдно жить в бельэтажах, зная, что тут же под лестницей задыхается бледная жена швейцара с желтыми ребятишками. Вот живые бесчисленные люди, копошащиеся кругом нас, около нашей немощи и грязи. Мы знаем, что личная судьба каждого печальна, что, заболей няня наших детей, друг дома, – вот и гибель для нее: сначала больница и затем Бог весть что. Мы знаем, что, состарься горничная или изломанная ревматизмом прачка, – и они нищенки, бродячие, полудикие от горя, пьянства, ожесточения, отчаяния… Мы все это знаем, однако часто ли мы пытаемся облегчить хоть чем-нибудь положение вот этих ближайших к нам бедняков? Княгиня М.Н. Щербатова устроила общежитие для горничных и клуб, но много ли таких княгинь? На весь Петербург была, кажется, одна, да и та умерла. А немцы удосужились наконец и пришли всему рабочему классу на помощь, сразу всем нуждающимся и обремененным.