Михаил Меньшиков - Письма к ближним

– Войны Екатерины подарили России Новороссию, Крым, Польшу…

– А война Александра I, – продолжал, не слушая собеседника, писатель. – Это было непрерывное кровотечение, и удивительно, как жива осталась Россия после всех этих увечий. Но помимо жертв, человеческих и материальных, вспомните, как войны тормозили наши внутренние реформы. Бесконечная война Петра I с Карлом не оставила ему средств для внутренних преобразований, для просвещения, для подъема промыслов. Турецкие войны остановили благие намерения Екатерины. Война с Наполеоном I омрачила «дней Александровых прекрасное начало». Вместо реформ огромных, всенародных, поистине великих, необходимость которых так чувствовал благородный царь, мы вошли в Аракчеевский застенок. Разве Крымская война, отняв все свободные средства и вогнав нас в долги, не испортила в самом замысле реформы Александра II? Разве последняя война не добила окончательно наши финансы? Подумайте только: если бы те же два миллиарда были затрачены, например, на народные школы, на выкуп земли, на железные дороги – неужели Россия не была бы теперь сильнее, чем после войны?

– Позвольте-с, – возопил капитан, – позвольте! Вы говорите, – разоряет война, а мир разве не разоряет? Да помилуйте, один неудачный тариф высасывает за десятки лет больше из народной мошны, чем пара войн. Одна какая-нибудь комиссия, которая не спешит по важному вопросу, обходится стране в сотни миллионов. Война разоряет, а мирная конкуренция разве нет? Все зависит от того, с умом воевать или глупо. Хотя бы взять последнюю войну: кто же виноват, что мы потратили на нее два миллиарда вместо того, чтобы заработать на ней пять миллиардов? Поглядите на немцев: разве их разорила франко-прусская война? Она их превосходно выручила и на долгие годы обеспечила от государственных долгов. Охота же нам быть донкихотами в политике, не брать контрибуций или дарить их щедрой рукой, как при Екатерине и Николае. Мы только и сумели устроить так, что за победы наши не мы получаем дань, а сами платим ее в виде двухсот миллионов рублей ежегодных процентов по займам. Но ведь донкихотство не закон природы. С нашей силой мы могли бы давно не иметь ни копейки долгу и наоборот – держать соседей в долгу…

– Это как же?

– А очень просто-с. Припомните совет Пржевальского. Умная у него была голова. Одна удачная война с Китаем, говорил он, – вот вам и погашение долга. Удачная война с другим каким-нибудь зажиточным соседом – вот вам и пять миллиардов барыша…

– То есть, вы проповедуете денной грабеж под видом войны? Так, что ли?

– Не грабеж, а… Как бы сказать…

Капитан не сразу нашел нужное ему слово.

– Ведь играете же вы в карты, а? И ничего, кладете выигрыш в карман. Война – та же игра между народами, и кто половчее, выигрывает. Оттого-то она и страсть, оттого в ней и азарт этот непостижимый, и благородный риск…

– Ну, я очень рад, – заметил писатель, – что вы так откровенно высказались. Ваша точка зрения совершенно ясна теперь.

– Это, если хотите, вовсе не моя точка зрения. Так смотрели все великие народы и все великие полководцы – Александр Великий, Цезарь, Фридрих II, Наполеон. Так смотрел и наш Петр, и был прав. Недаром история признала величие за этими решительными людьми. Народы часто стонут от тяжести великой игры, но безропотно несут ее, а потомство благословляет удачу…

– Ну, что же спорить после этого. Позвольте мне замолчать, – заметил писатель.

– Сделайте одолжение. Замолчите.

– Я не согласен с капитаном, – заметил генерал. – Война, конечно, не грабеж и не азартная игра. Война – подвиг священный, защита народной свободы. Но, само собою, война не должна быть себе в убыток. Если есть возможность взять приличную контрибуцию, то отчего же не взять ее. Не дай Бог войны, – я ее видел воочию и знаю, что это за ужас, – но если нас вызовут, мы должны победить. Мало – победить, но следует и во всей мере воспользоваться победами. К несчастью, мы, славяне, племя слишком мирное. Воевать, откровенно говоря, мы совсем не умеем, воевать решительно, беспощадно, как вот немцы. Я не считаю, как Михаил Степанович, ошибкой наши войны с Турцией, но громадная ошибка была не доканчивать ни одной из них.

– То есть?

– То есть, мы соглашались на мир еще прежде, чем враг просил пощады. Вспомните 1828 год! Вспомните наши собственные великие усилия втянуть Европу в наш спор с Турцией, усилия добиться того, чтобы Европа спутала всю нашу игру. Это была грубая и даже не великодушная ошибка. Мы заставили Турцию агонизировать, вместо того чтобы сразу покончить с нею все счеты и установить на южной границе окончательный, всегдашний мир. Мы несколько раз шли на Константинополь – и ни разу не имели решимости взять его.

– Не так легко это, ваше превосходительство…

– Очень трудно, что и говорить. Но всего легче это было сделать в конце войны, когда армии турок были разгромлены, когда мы бывали в двух шагах от их столицы. Для того, чтобы раз навсегда решить этот затяжной вопрос, выгоднее было вести две, три войны подряд, нежели целую дюжину их. Растянув нашу тяжбу с Турцией на двести лет, мы до сих пор ее не решили, и каждый раз обе стороны несут всё новые судебные издержки.

– Вы говорите, как будто нет на свете других держав, сторожащих Турцию.

– Бывает так, что и нет их. Конечно, нужно выбирать момент… В течение одного столетия мы могли четыре раза решить восточный вопрос без помехи. Во время французской революции – раз, при Наполеоне – два: он сам предлагал нам раздел Турции. – По свержении Наполеона – три, во время франко-прусской войны – четыре… Между тем мы начинали войну в самое неудобное время, а в Крымскую войну сумели соединить против себя всю Европу.

– Ну, это ошибки дипломатии нашей, – заметила Анна Петровна. – Но Господи, – прибавила она, – неужели нельзя не воевать вовсе? Неужели нельзя съехаться дипломатам и помириться раз навсегда?

Капитан саркастически улыбнулся.

– Скучно было бы жить на свете, дорогая Анна Петровна. Пусть война – безумие, но она поддерживает драму жизни, дает ей облик поэтический. Мир – это хуже, чем проза, это – кладбище.

Защитник мира, писатель грустно поглядел на свое желтое лицо в зеркале. Он чувствовал, что истина на его стороне, но жизнь – на стороне его воинственных противников. «Удивительное у нас общество, – подумал он. – Великие идеи отскакивают от него как горох от стены. Не успели еще замолкнуть речи Толстого, Бьернсона, Сутнер против войны – как уже „грохочут пушки, дым багровый клубами всходит к небесам“… к этим бесстрастным небесам, видевшим океан человеческий крови…»

Есть три великих страны на свете, которые нестерпимо счастливы, до того счастливы, что не в силах этого скрыть и на весь мир кричат о своем несказанном благополучии. Один за другим почти одновременно, торжественно и единодушно высказались от лица своих народов президент Соединенных Штатов, император германский и английский министр иностранных дел. Рузвельт в послании к конгрессу прямо заявил о «беспредельном процветании» великой республики. Вильгельм II в том же духе на похоронах Круппа восхвалил духовную мощь своего народа. Лорд Лэндсдоун воскурил фимиам своей собственной политике, одержавшей блистательные мирные победы.