Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Мосс поднимает руки, словно защищаясь, и говорит Вагнеру:

— Светильник опять нашел недостаточно освещенный пункт. В общем-то это и понятно, ведь уже наступил вечер.

Не обращая на Мосса ни малейшего внимания, Цвайкант продолжает:

— Быть довольным означает не что иное, как находиться в согласии с самим собой. Такое состояние имеет место в том случае, если человек осуществил все, что намеревался осуществить, или в том случае, если ему так кажется. При этом неважно, идет речь о постройке плотины или самолетика из листа бумаги. С этой точки зрения слово «доволен» означает удовлетворение достигнутым и тем самым конец всякого дальнейшего развития.

— Закрой поддувало! — требует Вагнер. — Послушать тебя, так мы вообще никогда не должны быть довольны. Тогда следовало бы просто исключить это слово из толкового словаря.

— Отнюдь нет. Я имею в виду лишь высший принцип… Единственно приемлемое толкование этого слова заключается в том, что удовлетворение достигнутым предполагает одновременно неудовлетворенность самим собой. Все остальное — чистое тщеславие или неспособность видеть вещи такими, как они есть.

Рошаль нагибается к Цвайканту и весело спрашивает:

— Так как, по-вашему, я страдаю тщеславием или субъективностью?

— Ни то, ни другое вам не свойственно, — смеется Цвайкант. — Но есть еще третий вариант, как раз относящийся к данному случаю: рефлекторно выраженное мнение, не учитывающее реальное положение дел и возможные последствия подобной оценки…

— Это невыносимо! — заявляет Мосс. — Он выведет меня из терпения своей болтовней. А ведь еще час назад он сам был доволен, как воробей, нашедший яблоко конского навоза, потому что ему удалось прыгнуть через козла на спортплощадке, не поломав себе руки и ноги.

— Мой дорогой друг, несовершенство отдельного индивидуума может опровергнуть выводы, вытекающие из общественного опыта целых поколений, — мягко возражает Цвайкант. — Яркий пример тому — твоя персона.

Рошаль только головой качает:

— Вот уж действительно двое нашли друг друга… Но шутки в сторону. В том, что вы говорите, рядовой Цвайкант, есть рациональное зерно, но я-то говорю о другом. Достигнутый уровень состояния подготовки отделения — это только первая ступень. Если бы он был выше, мы бы конечно же радовались, если ниже — это бы нас не устраивало. Понимаете? А теперь я хочу знать: выдержим мы предстоящий экзамен или нет?

— Думаю, выдержим, — заверяет Вагнер.

— А остальные?

— Одолеем, — подтверждает кто-то. — За нами дело не станет…

Когда Рошаль уходит из казармы, Мосс со стоном хватается за голову:

— Ну и осел же ты, Светильник! Посеял в его душе сомнения, и теперь он опять начнет гонять нас по полосе препятствий, потому что не верит в наши силы.

Сигнал тревоги, возвещающий о начале учений, раздается поздно вечером. Все едут к сборному пункту. Это лесной участок, примыкающий к гостинице с ресторанчиком, в котором Мосс познакомился когда-то с Пегги.

— Не мешало бы Глезеру привязать тебя сегодня на ночь, чтобы ты не удрал к своей красотке, — шутит один из солдат.

— Или у тебя есть компас, с помощью которого ты найдешь дорогу не только к ней, но и обратно?

Мосс крутит пальцем у виска:

— Смейтесь, смейтесь, девушка-то моя, а не ваша!

Машины подходят к месту, подается команда высаживаться. Первый взвод обеспечивает охранение. Остальные отдыхают на поляне, над которой натянут прикрепленный к елкам брезент. Кое-кто располагается в стороне, завернувшись в плащ-накидки.

На небе видны редкие звезды, то и дело скрывающиеся в облаках. Воздух немного влажный, пропитанный запахами картофельной ботвы и земли.

Мосс, Цвайкант и Вагнер устраиваются в неглубокой ложбинке. На землю они бросают еловые лапы, а сверху покрывают их одеялом. От непогоды ложе укрывают скрепленными между собой плащ-накидками.

— Вы вообще-то улавливаете, что служба здесь — это только цветочки? — говорит Мосс. — Кто знает, куда мы попадем потом… Может, через год будете рассказывать: «Служил там с нами один хороший парень из Магдебурга, а еще служил Философ. Вот это экземпляр, скажу я вам. Только откроет рот, как все тут же падают со смеху». Послушай, Светильник…

Цвайкант устраивается поудобнее и перебивает рассказчика:

— У меня было достаточно времени изучить тебя, и твоя душа передо мной — как раскрытая книга. Поэтому мне нетрудно понять смысл твоих высказываний… А что будет с тобой, когда уйдешь в запас?

— Мое дело проще простого, — отвечает Мосс. — Я вернусь сюда и женюсь на Пегги. Это решено. Пойду в бригаду Рыжего. Будем работать и жить, жить и работать. А вечерами пить вино и петь песни — по крайней мере раз в неделю. Это дополнение необходимо, а то ты опять найдешь в моих рассуждениях какое-нибудь темное пятно, которое требуется осветить. Не знаю, разделяешь ли ты мои чувства, Светильник, но это здорово — работать в коллективе, где с каждым ты готов пойти в огонь и в воду. Да еще такая девушка, как Пегги… Понимаешь, о чем я говорю?

— В какой-то мере тебе можно позавидовать. Только будь осторожен.

— В чем?

— Не превратись в мещанина, — предостерегает Вагнер. — Одного из тех, кто забьются в теплую конуру и твердят: «Пусть остальные делают что хотят, все равно ничего не изменится». А теперь я предлагаю часик поспать.

Вскоре на лесной поляне воцаряется тишина.

Юргену в эту осеннюю ночь не спится. За час до полуночи он поднимается и приказывает разбудить Цвайканта, который исполняет обязанности связного.

В карауле двое солдат из отделения Барлаха. Они охраняют покой товарищей.

Воздух теплый, даже дуновения ветерка не чувствуется. В темном небе светит луна, а в просветах между вершинами деревьев мерцают звезды. Юрген и Цвайкант сидят, прислонившись спинами к стволам елок, неподалеку виднеется силуэт бронетранспортера. Водитель спит, положив руки и склонив голову на руль.

— Прямо-таки романтическая ночь, не правда ли? — тихо произносит Юрген.

— Почему «прямо-таки», а не просто «романтическая»?

— Потому что романтика исчезнет, едва загрохочет оружие, заревут моторы, заработает рация.

— Понятно. Позвольте осветить еще один пункт.

Юрген отмахивается:

— Осветите его в другой раз, а сейчас объясните, откуда взялась ваша манера выражаться. Она кажется старомодной, я бы даже сказал, архаичной. Например, фраза, которой вы обязаны своим прозвищем, напоминает мне изречение из старого фолианта.

Цвайкант смеется:

— Так оно и есть. Фраза эта меня так восхитила, что я взял ее на вооружение.

— «Восхитила», «на вооружение»… Мне кажется, вы нарочно употребляете такую терминологию. А что скрывается за ней? Своего рода романтика?