Константин Курбатов - Еретик Жоффруа Валле

— Так нужно срочно сообщить прево! — воскликнул Ив.

— Хэ! — сказал Клод. — Прево! А чему учит тебя твой папа? Того, кто придет к прево, сразу схватят, станут допытываться, что да почему. Раз ты доложил, значит, и сам причастен к делу, о котором рассказываешь.

— Что верно, то верно, — согласился мальчишка. — С прево лучше не связываться. Но что же тогда делать?

— Нужно выследить, когда ее станут хоронить, и сообщить мне. Остальное я сделаю сам.

Ровно через неделю мальчишка примчался к Клоду с выпученными глазами.

— Привезли! Лежит прямо как живая! Вся в цветах и сложила на груди ручки.

Они успели к последним словам заупокойной молитвы, которую произносил над раскрытой могилой молодой кюре.

— Из земли ты пришла, в землю уходишь…

— Действительно похожа? — нагнулся к уху Ива Клод.

— Хэ! — возмутился Ив. — Почему — похожа? Она и есть. Совсем как живая. Только глаза прикрыла, хитрющая.

В гробу, в белом саване, лежала стройная и миловидная женщина лет двадцати двух. Ее губы казались обиженно надутыми. На щеках розовел румянец. В последний путь ее провожала куча родных и родственников.

После полуночи у ворот кладбища Невинных остановилась четверка всадников. Четверо мужчин в черных плащах и масках спрыгнули на землю. Один из них, хромой, взял на поводок большую черную собаку, а в другую руку — зажженный фонарь. Каждый мужчина, кроме хромого, имел с собой по лопате. Сторож пытался остановить незваных пришельцев. Его связали, сунули ему в рот кляп и уложили отдыхать в будку.

У Антонио от страха стучали зубы и тряслись руки.

— Матушка Пресвятая Богородица, — не переставая, лепетал он. — Спаси меня грешного, сохрани и помилуй. До чего же я до такого дожил, что стал по ночам выкапывать из земли покойников.

— Кончай скулить, Пий, — шипел на него Базиль.

В темноте очертания кустов, деревьев и надгробий казались Антонио чертями, вурдалаками и ведьмами. У страшилищ то там, то здесь вспыхивали глаза и клацали челюсти. Где-то в глубине страшным голосом ухал филин. И казалось, будто это вовсе не филин, а самая настоящая нечистая сила.

— Посвети, Раймон, — сказал Клод. — Кажется, здесь.

Осторожно убрали с могилы крест и дружно заработали лопатами. Но чем глубже становилась яма, тем муторней и тревожней делалось на сердце у каждого. А когда лопаты добрались до савана, в который была завернута покойница, Антонио в полуобморочном состоянии, бормоча заплетающимся языком молитву, поспешно выбрался наверх.

— Что хотите, не могу, — бормотал он. — Хоть сразу убейте.

Базиль с Клодом очистили саван от земли. Раймон сверху светил фонарем.

Тело женщины было тяжелым и холодным. Его завернули в одеяло. Торопливо закопали могилу, сбросив в нее саван. Но холмик обработали тщательно, аккуратно укрыли его цветами.

Застоявшиеся кони, почуяв мертвое тело, нервно изгибали шеи и прядали ушами.

У тюрьмы друзей встретил Люсьен Ледром.

— Приказ прево, — сказал он охране. — Вот бумага. Эту свидетельницу должен опознать опасный преступник.

— Она, к сожалению, потеряла сознание, — добавил Базиль. — От страха.

— Откиньте одеяло и покажите охране лицо свидетельницы, — приказал Люсьен. — От страха… Вечно с этими женщинами. Ее еще и пальцем не тронут, а она уже… Несите ее сюда, за мной.

Освещая себе путь фонарем, Люсьен провел ночных гостей в глубь тюрьмы. В каменных коридорах с гулкими железными дверями зловеще отдавались шаги. Еще три раза охрана останавливала процессию. И трижды Люсьен показывал бумагу, подписанную прево, и откидывал одеяло.

В камере, дверь в которую спросонья долго не мог открыть тюремщик, на соломенном матраце лежала женщина. Шум за дверью разбудил ее. Морщась от света свечи в фонаре, она с испугом смотрела на пришельцев. Лицо ее и правда походило на лицо той, которую друзья принесли с собой. Но у мертвой на лице застыли умиротворение и покой. У живой — страдание и скорбь.

Нет, наверное, так не могло быть — совершенно одинаковые лица и в то же время абсолютно разные. Базиль с удивлением и восторгом смотрел на женщину, за которой они пришли. Он только сейчас вдруг до конца осознал, зачем столь упрямо стремился к спасению незнакомки. Перед ним в мрачной тюремной камере, на соломенном тюфяке сидела женщина, которую он искал всю жизнь.

— Мы пришли, чтобы спасти вас, Анжелика, — протянул к ней руки Базиль.

Она отшатнулась к стене.

— Не бойтесь меня! — взмолился он. — Я понесу вас на руках. Будто вы потеряли сознание. А эта женщина останется здесь вместо вас. Вы понимаете, что я говорю? Доверьтесь мне. Я ваш друг. Судьба захотела, чтобы я встретил вас. Я заверну вас в одеяло. Вот так. Да скажите хоть слово. Ой, она, кажется, и впрямь потеряла сознание!

— Тем лучше, — сказал Раймон. — Неси ее.

Путь через тюрьму в обратном направлении показался Базилю значительно короче, чем сюда. Расслабленное тело было теплым. Спрятанная в одеяле голова лежала у Базиля на плече.

— Покажите лицо свидетельницы охране, — требовал Люсьен.

И Базиль с удовольствием откидывал одеяло. Ему казалось, что все происходящее — сон. Что сейчас сон кончится — и лежащее у него в руках небесное создание исчезнет.

Но сон, слава Богу, не кончился. Лошади поджидали друзей у ворот. Базиль вскочил в седло и взял на руки драгоценную ношу. Качка вернула Анжелике сознание.

— Где я? — спросила она.

— Вы на свободе, — восторженно сказал Базиль. — В кругу друзей. Меня зовут маркиз де Бук. Вернее друга, чем я, вы не найдете никогда в жизни. Я так долго шел к вам, Анжелика.

Ранним утром, когда еще не взошло солнце и по низинам клубился туман, кавалькада пышно разодетых всадников ускакала в Булонский лес на соколиную охоту. Карл IX любил охоту с соколами, хотя был не прочь погоняться за добычей и с борзыми.

Король отправился на охоту в прекрасном настроении. Он радовался первому практическому шагу на пути соединения двух молодых сердец — принцессы Маргариты де Валуа и Генриха Наваррского.

— Мой друг! — встретил позавчера седовласого дворянина, посланца из Беарна Карл IX. — Я ценю доверие моего брата Генриха и его милейшей матери. Не сомневаюсь, что мы найдем с вами общий язык.

Однако, встречая посланца жениха, Карл нервничал и злился. Мало того, что Папа Римский отказался дать согласие на предстоящий брак, так еще ломается и мать Генриха Наваррского Жанна д’Альбре. Жених согласен, а она упрямится. Ждали для переговоров ее, но Жанна послала в Париж какого-то дворянина, высказав тем самым недоверие Лувру.