Арсен Коцоев - Саломи

Разговоры на улице странные:

— Так и надо этой собаке… Истребил народ, довел Россию до нищеты, войну проиграл.

— Ну, теперь войне конец! Вернется мирная жизнь!

— Ты какую жизнь хочешь вернуть? Это ты раньше хорошо жил, а я без земли пропадал!

— Так я же тебе свою землю не отдам!

— Земля будет того, кто ее пашет.

Джанаспи шел и думал: «Ну и натворил дел учитель, пусть я не буду сыном своего отца, если его не посадят!»

Около канцелярии на крыльце стоял старшина и говорил народу:

— Отправляйтесь по домам. Здесь вам делать нечего, сборища запрещены!

Учитель стоял среди народа с номером газеты «Терек». Газета имела непривычный для Джанаспи вид: листок небольшой, а буквы на нем крупные; и учитель говорит по-непривычному.

— Мы с тобой разговаривать не будем, — сказал он, обращаясь к старшине. — Отдавай револьвер, иди домой, а там мы решим, что с тобой делать!

Тели вытащил револьвер. Трое мужчин схватили его за руки, обезоружили и куда-то повели.

«Плохо дело, — подумал Джанаспи. — Тут надо обождать». И он громко сказал:

— Никудышный и глупый был царь Николай. Даже странно, что он так долго сидел на троне.

Никто не обернулся к Джанаспи, потому что в это время учитель с крыльца обратился к народу, сказав:

— Надо избрать исполнительный комитет. Как вы считаете: сейчас провести выборы или завтра утром?

Решили, что сейчас многие на работе и раньше вечера не придут; послали троих человек всех оповещать.

До самой полуночи на переполненном нихасе говорили о том, что произошло, и о том, что будет.

Джанаспи при людях говорил то же, что говорили они, но был встревожен. Он видел, как взволновались бедняки, и решил, что это ничего хорошего ему не принесет.

Притих Джанаспи и весь отдался мысли, что надо поскорее закончить дом.

Время шло.

Настелили полы, сделали потолки, побелили комнаты.

Но Джанаспи не торопился открывать магазин и держал ставни плотно закрытыми.

Со всех сторон шли слухи о том, что крестьяне забирают землю у помещиков, с фабрик и заводов выгоняют хозяев. Одна только была надежда — на временное правительство. Оно все время говорит: «Повремените, подождите», — но какие-то большевики кричали: «Не ждите, вас обманывают!»

Так говорят и в селе, так говорит учитель, так говорят на нихасах. Вот Харитон, сын хромого Бибо, — надо будет его отцу пожаловаться, — на нихасе упоминал имя Джанаспи, называл его кровопийцей.

А слухи шли все грознее, грознее. Шли слухи из Петрограда, из Москвы…

В 1919 году белые заняли Северный Кавказ и наложили свою кровавую лапу на Владикавказ и окрестные селения.

Джанаспи немедля отправился во Владикавказ и сообщил командованию белых, что в их селе есть бунтовщики и руководит ими Харитон, сын хромого Бибо. Но старался Джанаспи даром: оказалось, что Харитона в селе нет, и Джанаспи еще выговор получил от командования — зачем так поздно сообщил. Хорошо, что в селе никто не знал о том, что Джанаспи донес, да еще так неудачно.

«Красные не могут далеко уйти, — подумал Джанаспи, — надо их разыскать, и я это сделаю сам».

Джанаспи стал наблюдать, никому не сообщая и даже не посвящая Хасанбега в свои планы.

Однажды в поле он встретил младшего сына хромого Бибо: у мальчика на плече была переметная сума с чем-то.

Джанаспи пропустил мальчика и, крадучись, пошел за ним.

Джанаспи прятался за кусты, за деревья и наконец добрался до густой заросли кустарника, оплетенного хмелем.

Здесь мальчик сунул в рот два пальца, и резкий свист разнесся по лесу. Послышался ответный свист.

«Ну, мне тут больше делать нечего», — подумал Джанаспи и пошел домой.

Послал он донос белым.

Партизан разыскали с трудом: по запаху дыма от их костров.

Был бой, одолели партизан только тогда, когда они израсходовали все патроны.

Белые потеряли много людей и взяли в плен одного только тяжело раненного партизана.

Об этом в селе говорили много, но шепотом говорили и о том, кто навел белых на след.

Джанаспи, посмотрев на белых, на то, что они делают во Владикавказе, решил не открывать пока магазина. Все, что у него было ценного, положил он в кубышки и горшки, послал Фатиму и Чермена в соседнее село и без них с Хасанбегом закопал свое добро в саду и под стеной.

В магазине остался кое-какой хлам для вида. Сам Джанаспи стал тише воды ниже травы.

В период нэпа ожили спекулянты. В городе открылись лавки, рестораны, кондитерские, появились вывески: «Свой труд», «Мастерская без наемной силы».

Хасанбег сказал Джанаспи:

— Отец, откроем магазин!

— Нет, непрочно это дело! — ответил Джанаспи.

Хасанбег всегда считал отца умным человеком и ничего не возразил ему.

Прошло немного времени; Джанаспи из четырех лошадей продал пару, из семи коров — пять, отпустил батраков и начал сам выполнять всю домашнюю работу.

Джанаспи не раз слышал, что советская власть опирается на бедняка, привлекает на свою сторону середняка.

Джанаспи, который раньше на всех смотрел свысока, теперь начал заводить со всеми дружеские отношения, сидел на нихасе в плохой одежде, даже в гости ходил плохо одетым. Не только посторонние, но даже Чермен и Фатима были убеждены, что их дом совершенно разорен.

Только с Хасанбегом был откровенен Джанаспи.

Хасанбег был грамотен, читал газеты отцу.

Когда против молодой Советской республики замышлял что-нибудь иностранный враг, то отец и сын торжествовали.

— Если бы не эта проклятая советская власть, — говорил Джанаспи, — то наша торговля была бы в самом разгаре, но пословица говорит: черный день пройдет, и плохой человек недолговечен. И вот, когда это случится, мы продолжим свою работу.

Жил Джанаспи тихо, старался, чтобы о нем никто ничего не слыхал.

В темные, холодные, туманные дни поздней осенью проходили недалеко от селения беженцы из Южной Осетии, спасаясь от меньшевиков. Они были ограблены и раздеты этими разбойниками. Из-под молоканской слободки угнали скот с пастбища какие-то неизвестные. Говорили, что шайкой руководит Галиев, полковник царской армии.

С 1920 года, когда на Северном Кавказе установилась советская власть, Галиев Вано со всей бандой ушел в лес.

Ограбления происходили по указаниям Джанаспи. Когда против Галиева отправляли отряды, Джанаспи предупреждал банды, посылая в лес Хасанбега, как будто за дровами. Хасанбег сообщал Вано о готовящейся операции, а потом рубил деревья на опушке.

В том году весна пришла рано. Фруктовые деревья зацвели между домами, казалось — что в селе собрались невесты, покрытые белоснежной фатой.

Цветы распускались на южных склонах холмов.

С площади в центре села доносился какой-то гул, как будто роились тысячи пчелиных семей. Но это шумели не пчелы, а люди. Много сходок бывало на этой площади старого селения, но такой шумной и многолюдной, как сегодня, никогда еще не было.