Арсен Коцоев - Саломи

Соседи Джанаспи выработали помногу трудодней, и дома их начали наполняться всяким добром. Сдавали они излишки в кооператив, покупали мануфактуру, одежду.

Джанаспи смотрел, сидя на скамейке у своего дома, как Ислам несет в свой дом зеркало, венскую мебель, стол.

Ислам сшил себе новую черкеску, у него и походка переменилась.

Спокойно шел Ислам на нихас, а Джанаспи сидел на скамейке у ворот и думал, поглядывая на окна правления колхоза: «Если бы не большевики, торговля была бы в самом разгаре, а теперь работает там ненавистное правление».

Жена Ислама часто ставила на подоконник своего дома патефон и заводила его, тогда Джанаспи приказывал закрывать в своем доме окна, хотя они выходили во двор.

— Зачем закрывать окна? — спрашивал Чермен.

— Я не люблю этой музыки! — отвечал Джанаспи. Но он говорил неправду: музыка ему нравилась, — сердило, что она чужая.

Ислам помолодел, коротко подстриг бороду; проходит он мимо Джанаспи, поклонится ему, скажет снисходительно:

— Добрый день, Джанаспи!

На другого соседа — Тотырбека — Джанаспи не так обижался, считая его недалеким малым.

Шло время. Из дома Джанаспи уходило добро, как вода из продырявленного ведра. Доставать деньги, спрятанные под стеной, Джанаспи не хотел: придет его время, он подумает, чем начнет торговать.

А у соседей во дворах появлялись бараны, свиньи, гуси. Тотырбек покрыл дом черепицей, сделал окно на улицу.

Однажды Джанаспи сидел, как обычно, на скамейке у ворот. Видит: идет Тотырбек, улыбается.

— Доброе утро, Джанаспи! — сказал Тотырбек.

— Пусть будет тебе удача!

— Удача у нас теперь постоянная! Хорошая настала жизнь, Джанаспи!

— Вижу, вижу! — ответил Джанаспи. — Слава богу, и сам вижу, как вы богатеете!..

Джанаспи думал, что Тотырбек дразнит его своей удачей, и смотрел на своего соседа ненавидящими глазами.

«Посмотрю я на этого голодранца: рубахи не имел, заедали его вши, деньги в долг выпрашивал, а теперь… шпильки подпускает!..»

Ждать становилось трудно, хотя Джанаспи был твердо убежден, что со стороны придет такая сила, которая разгонит колхозы, и он заживет по-старому.

Зорко следил Джанаспи за газетами, слушал, о чем разговаривают люди. А люди менялись. Тотырбек начал читать газеты, и даже Фатима сама заговорила с мужем:

— Поступи в колхоз, ведь нам есть нечего… у других жизнь улучшается, а мы можем с голоду помереть.

Сдержался Джанаспи и не сказал жене: «Я не хочу, ненавижу колхоз». Вздохнул бывший богач и ответил:

— Сама знаешь, что я подавал бумажку, а мне отказали в приеме. Нашлись у меня враги.

— Надо опять попытать счастья! — сказала Фатима.

— Непременно! Я с радостью поступил бы в колхоз! — ответил Джанаспи, но заявления вновь не подал.

Надежда не покидала его, и он терпеливо ждал и ждал возвращения старых порядков.

Он думал, что ничего не изменилось в его семье, но ошибался: изменилась и Фатима и Чермен.

Чермен с детства рос вместе с дочерью Тотырбека Тамарой. Когда они подросли, то у Чермена появилось к девушке новое чувство.

Чермен встречал ее теперь реже, Тамара работала в колхозе; но когда он ее видел после двухдневной разлуки, то радовался, точно после сильной грозы его обогревало солнце.

Тамара была девушка среднего роста, статная, черноволосая, черноглазая, с маленькой родинкой на левой щеке, с ямочкой на подбородке. Засылали уже в ее семью много сватов. Тотырбек спрашивал у дочери, нравятся ли ей женихи, но она никому не давала согласья.

Чермен начал ходить на колхозные работы, в бригаду, где Тамара стала бригадиром. Он не мешал работающим разговорами, а сам работал.

Однажды он набрался смелости и сказал Тамаре:

— Ты мне дороже моего сердца, не могу без тебя жить. Если и я тебе не противен, то давай соединим наши жизни.

Тамара опустила черные глаза и после некоторого молчанья, смотря в сторону, тихо ответила:

— Я тебя люблю, но на что мы будем жить? Ведь вы не в колхозе!..

— Мы подали заявление, но нас не приняли.

— Попробовать еще раз не мешает…

— Нас примут! — сказал Чермен. — Разве мы против советской власти, разве мы против колхозов! Должны нас принять.

— И мне кажется так. Но что скажет собрание!.. За единоличника я замуж не выйду. Подавайте заявление!

После недолгого молчания Чермен отрывисто сказал:

— Я иду к себе.

Девушка долго смотрела ему вслед, затем пошла в стан.

Чермен пошел прямо к матери. Она делала чуреки.

— Нана, чем мы будем жить, если не поступим в колхоз?

Фатима, очищая руки от теста, ответила озабоченно:

— Скажи своему отцу. Как не приняли его в первый раз, так с той поры сидит он себе спокойно на скамейке у дома и ни о чем не думает.

— Нана, скажи ему, чтобы он подал заявление!

— Я ему каждый день говорю…

— Нана, — проговорил Чермен и замолчал.

— Что? — повернув лицо к сыну, спросила мать.

— Нана… — повторил сын и, присев на дедушкино резное кресло, начал поправлять поленья в очаге.

Чурек пекли в доме по-старинному.

— Солнышко мое, что ты хочешь сказать?

— У наших соседей есть девушка, и она мне нравится…

— Тамара?

— Я говорил с ней, она согласна, только говорит, что, пока мы не вступим в колхоз, о женитьбе и думать нечего.

— Так вот почему ты рвешься в колхоз? — засмеялась Фатима.

— Не только потому, нана…

— Ладно… Даже если и потому, то и в этом зазорного нет. Мне кажется, что Тамара хорошая девушка, но не знаю, что скажет отец.

На этом и закончился у них в тот раз разговор.

Чермен пошел повидать Хасанбега. Он заговорил с ним о колхозе.

Хасанбег приучил себя даже и брату не говорить правду и ответил, что он рад был бы поступить в колхоз. Чермен тогда рассказал брату о Тамаре.

— Мне она не нравится, говорят, будто Тамара легкомысленна, может найдешь другую?

— Мы же вместе выросли!..

Хасанбег скрыл от брата, почему Тамара ему не нравится. Тамара дочь Тотырбека, Тотырбека колхоз поставил на ноги. Хасанбег завидовал дому Тотырбека и знал, что Тамара комсомолка. «Она не должна войти в наш дом, иначе она переделает всю нашу жизнь, и так женщины уже изменились».

Однажды вечером вся семья собралась вокруг очага; Джанаспи сидел в дедовском кресле и курил трубку. Прежде он совсем не курил, но сейчас дома иногда для утешения брал трубку.

Хасанбег сидел на табуретке. На женской стороне дома на низеньком стуле сидела Фатима. Невестка в углу латала какое-то платье. Два сына Хасанбега играли на полу. Чермен стоял у дверного косяка и слушал старших, с нетерпением ожидая повода ввязаться в разговор.

Наконец Чермен, обращаясь к Хасанбегу, сказал:

— Сегодня я разговаривал кое с кем из колхозников, и все они удивляются, как, мол, мы до сих пор не подаем заявление.