Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Он величественно отвернулся, и присяжные зашевелились на скамье, как и зрители в зале суда. Было уже довольно темно, и по периметру зала горели мерцающие газовые рожки. Судья устало пошуршал бумагами на столе и, повернувшись к присяжным, зачитал традиционное напутствие, после чего они гуськом потянулись в совещательную комнату.

Каупервуд повернулся к отцу, который подошел к нему в быстро пустеющем зале суда.

– Скоро мы все узнаем, – сказал он.

– Да, – слабо отозвался Каупервуд-старший. – Надеюсь, все закончится нормально. Недавно я видел, как Батлер вышел отсюда.

– Правда? – спросил Каупервуд, для которого это представляло особый интерес.

– Да, – ответил его отец. – Он только что ушел.

Значит, подумал Каупервуд, Батлер настолько интересовался его участью, что пришел сюда посмотреть на происходящее. Шэннон был его орудием. Судья Пейдерсон в определенном смысле был его представителем. Сам Каупервуд мог нанести ему поражение в том, что касалось его дочери, но не так легко было одержать победу здесь, если присяжные не проникнутся сочувствием к нему. Они могут признать его вину, и тогда судья Пейдерсон, с одобрения Батлера, вынесет ему обвинительный приговор и назначит максимальный срок. Это будет неприятно: целых пять лет! Он немного похолодел при мысли об этом, но не имело смысла беспокоиться о том, чего еще не произошло. Стэджер, подошедший к нему, сообщил, что срок действия его поручительства истек в тот момент, когда присяжные вышли из зала, и теперь он находится под надзором шерифа, которого он знал, некоего Эдлея Джасперса. Он добавил, что, если присяжные не оправдают Каупервуда, ему придется находиться под надзором шерифа до тех пор, пока не будет получено свидетельство обоснованного сомнения.

– Это займет дней пять, Фрэнк, – сказал Стэджер. – Но Джасперс вполне разумный человек. Разумеется, если нам повезет, тебе не придется являться к нему. Сейчас тебе придется уйти с судебным приставом. Потом, если все закончится хорошо, мы отправимся домой. Скажем так, я хочу выиграть это дело, – добавил он. – Хочу посмеяться над ними и видеть, как ты сделаешь то же самое. Я считаю, что к тебе отнеслись чертовски несправедливо, и ясно дам понять это. Если они решат обратиться против тебя, я смогу опровергнуть этот вердикт по дюжине оснований.

Вместе с Каупервудом и его отцом они вышли в сопровождении помощника шерифа Эдди Сондерса, который исполнял его обязанности. Они оказались в маленькой комнате под названием «помещение для арестантов» в задней части суда, где томились все обвиняемые, чья свобода или неволя оставались на усмотрение присяжных до их возвращения. Это была унылая квадратная комната с высоким потолком, с окном, выходившим на Честнат-стрит, и со второй дверью, ведущей куда-то; никто не имел представления, куда именно. Помещение было обшарпанным, с истертыми деревянными половицами и тяжелыми деревянными скамьями вдоль стен, без каких-либо картин или украшений. В центре потолка висела простая газовая лампа с двумя рожками. Комната была пропитана той особо затхлой и едкой вонью, которая сопровождает человеческие отбросы, виновные и невинные, которые время от времени сидели или стояли здесь, терпеливо ожидая участи, предопределенной неразборчивой судьбой.

Разумеется, Каупервуд испытывал отвращение, но его властность и самоуверенность позволяли не показывать этого. Всю жизнь он старался выглядеть безупречно и придирчиво относился к своей внешности. Стэджер, стоявший рядом с ним, отпускал успокаивающие, уточняющие и почти извиняющиеся замечания.

– Выглядит не так приятно, как могло бы, но ты можешь ненадолго задержаться здесь. Полагаю, присяжные не потратят много времени на совещание.

– Это может оказаться бесполезно, – ответил Каупервуд и подошел к окну. – Что будет, то будет.

Его отец горестно поморщился. Если предположить, что Фрэнку предстоит долгое заключение, как он вынесет такую обстановку? О господи! Он вздрогнул всем телом и впервые за долгое время вознес безмолвную молитву.

Между тем в совещательной комнате состоялась большая дискуссия, и все соображения, над которыми размышляли присяжные во время судебного заседания, теперь были вынесены на обсуждение.

Чрезвычайно интересно посмотреть, как жюри присяжных колеблется и строит догадки в подобном деле; каким извилистым и неопределенным бывает путь к достижению общего мнения. Так называемая истина в лучшем случае является туманной вещью; факты могут толковаться противоположным образом, а толкования бывают искренними или неискренними. Перед присяжными заседателями стояла действительно сложная проблема, и они снова и снова обсуждали ее.

Присяжные не столько приходят к определенным выводам, сколько достигают определенного вердикта, своеобразным образом и по необычным причинам. Очень часто коллегия присяжных мало чего достигает в том, что касается выводов ее отдельных членов, однако выносит вердикт. Всем юристам известно, что вопрос времени играет важную роль в этом процессе. Присяжные как в индивидуальном, так и в собирательном смысле не любят, когда решение вопроса требует долгого разбирательства. Они не любят рассуждать о проблеме, если только она не является необыкновенно увлекательной для них. Дедуктивные доказательства и тонкие аргументы утомляют их и часто вызывают невыносимую скуку.

С другой стороны, ни одна коллегия присяжных не может благосклонно относиться к разногласиям между ее членами. В человеческом разуме присутствует нечто изначально конструктивное, заставляющее считать нерешенную проблему явной неудачей. Люди в совещательной комнате похожи на атомы в кристаллической решетке, о которой так любят рассуждать философы и ученые. Подобно атомам, они выстраиваются в упорядоченное целое и образуют компактный интеллектуальный фронт перед препятствием, которое необходимо разрешить. Такие же проявления великолепной упорядоченности можно наблюдать и в природе – в дрейфующих водорослях Саргассова моря, в геометрической взаимосвязи пузырьков воздуха на водной поверхности, в поразительной и несообразной архитектуре тела и организма множества насекомых, в формах молекул, образующих сущность и структуру этого мира. Может показаться, будто физическая субстанция жизни, призрачная форма, которую мы видим и называем реальностью, пропущена через невероятно тонкий фильтр, объединяющий ее и создающий порядок. Атомы нашего так называемого существа, невзирая на так называемый рассудок, знают, куда нам двигаться и что делать. Они представляют собой порядок и осознание, которое нам не принадлежит. Они обладают единством, невзирая на нас. Так обстоят дела и с подсознанием присяжных заседателей. В то же время не стоит забывать о странном гипнотическом воздействии одной личности на другую, о переменчивых взаимодействиях воли разных людей, пока раствор решения – в чисто химическом смысле этого термина – не достигает точки кристаллизации. В совещательной комнате решительное мнение одного, двух или трех человек, если оно достаточно определенное, может возобладать над остальными и пересилить противоположные доводы большинства. Один представитель такого решительного мнения, выступивший вперед, может стать либо триумфальным вождем послушной массы, либо жестоко побиваемой концентрированным интеллектуальным огнем. Люди презирают тупое и безрассудное противостояние. В совещательной комнате человек в первую очередь должен представить обоснование своей веры или убеждений. Недостаточно сказать: «Я не согласен». Известно, что между присяжными иногда происходят ожесточенные схватки. В этих тесных помещениях между людьми возникает враждебность, которая продолжается годами. Известны случаи, когда строптивые присяжные подвергались профессиональным гонениям в своей сфере деятельности за свои необоснованные возражения или выводы.