Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Он нежно коснулся ее щеки, и она проснулась. «Какая жалость и какой позор, что такой человек попал в тюрьму!» – подумала она. Он был очень хорош собой. Он был дважды женат. Наверное, его первая жена была дурнушкой или недостойной его женщиной. Она много думала об этом и на следующий день пришла на работу задумчивой. Каупервуд, занятый своими делами, почти не обращал внимания на нее. Он размышлял о следующих атаках своей увлекательной газовой войны. А Эйлин, однажды увидевшая Антуанетту, сочла ее существом низшего порядка. Служащие женщины в то время встречались тогда редко, их считали изгоями. На самом деле, Эйлин просто не замечала Антуанетту.

Где-то через год после того, как Каупервуд близко сошелся с миссис Сольберг, его официальные деловые отношения с Антуанеттой Новак приобрели более личный характер. Разве он уже устал от миссис Сольберг? Нисколько. Он был отчаянно влюблен в нее. Или ему так надоела Эйлин, что он готов был таким образом избавиться от нее? Ничего подобного. Временами она была для него такой же привлекательной, как всегда, а возможно, даже еще больше, поскольку ее воображаемые права были грубо нарушены. Каупервуд жалел ее, но был склонен оправдывать себя тем, что отношения с другими женщинами, за исключением миссис Сольберг, были недолговечными. Если бы имелась возможность жениться на миссис Сольберг, то он, наверное, так бы и поступил. Действительно, иногда он гадал, что может заставить Эйлин уйти от него, но это были праздные измышления. Скорее он воображал, что все они будут коротать свой век вместе, памятуя о том, как легко ему удавалось обманывать ее. Что касается такой девушки, как Антуанетта Новак, то она была частью многоголосой симфонии влечения, формулой красоты, которая правит миром. Она была красивой брюнеткой с большими горящими глазами, пылающими огнем неутоленных желаний. Интерес к ней проснулся у Каупервуда постепенно. Глядя на нее, он дивился, как Америка преображает жизнь людей.

– Ваши родители англичане, Антуанетта? – спросил он ее однажды утром с небрежной фамильярностью, которую позволял себе в общении с подчиненными и людьми недалекими. У них такой тон не мог вызвать неприятия и обычно воспринимался как комплимент.

Антуанетта, опрятная и свежая, в белой блузке с длинными рукавами и черной юбке, с черной бархатной лентой на шее и черными волосами, заплетенными и уложенными в тяжелую косу вокруг головы, скрепленную белым целлулоидным гребнем, одарила его довольным и благодарным взглядом. Она привыкла к общению с разными типами мужчин, серьезными, вспыльчивыми, восторженными, энергичными и равнодушными. Иногда это были пьяные и сквернословившие мужчины из ее детства, которые дрались, маршировали на парадах и молились в католических церквях. Потом это были мужчины из делового мира, жадные до денег, недалекие, не имевшие представления ни о чем, кроме некоторых возможностей заработать в Чикаго кое-какие деньги. В конторе Каупервуда, раскладывая корреспонденцию и слыша его откровенные, располагающие беседы со старым Лафлином, Сиппенсом и другими людьми, она больше узнала о жизни, чем могла себе представить. Он был похож на огромное распахнутое окно, через которое она могла смотреть на безграничные, меняющиеся пейзажи.

– Нет, сэр, – ответила она и опустила узкую, но сильную белокожую руку, в который держала черный карандаш, готовая делать записи. Она радостно улыбнулась, поскольку ей было приятно, что он обратился к ней.

– Я так и думал, – сказал он. – Однако вы настоящая американка.

– Не знаю, как это получилось, – серьезно сказала она. – Но у меня есть брат, такой же американец, как и я. Мы оба не похожи на наших родителей.

– Чем занимаемся ваш брат? – вскользь спросил Каупервуд.

– Он работает весовщиком в «Арнил и Кº». Надеется когда-нибудь стать управляющим, – она улыбнулась.

Каупервуд задумчиво посмотрел на нее, в ответ она опустила глаза. Ее смуглые щеки залились румянцем. Так всегда случалось, когда он смотрел на нее.

– Отправьте это письмо генералу Ван-Сайклу, – сказал он и пустился в объяснения, словно пытаясь выручить ее из неловкого положения. Через несколько минут она полностью оправилась. Но Антуанетта не могла долго находиться рядом с Каупервудом, не испытывая чувства, возникавшего помимо ее воли. Она завораживал ее и наполнял смутным огнем. Иногда она гадала, почему такой замечательный человек вообще может интересоваться девушкой вроде нее.

Венцом этого изначального интереса, разумеется, в конце концов стала влюбленность Антуанетты. Можно во всех скучных подробность расписать дни, когда она сидела и писала под диктовку, получала инструкции и выполняла свои секретарские обязанности строго и деловито, но это будет бессмысленно. И хотя она работала сосредоточенно и аккуратно, но мысленно оставалась с человеком, который находился рядом в своем кабинете, – с ее необыкновенным боссом, который встречался со своими помощниками, к которому непрерывной чередой приходили серьезные и деловые люди. Они оставляли визитные карточки, вели с ним беседы. Она обратила внимание, что лишь редкие посетители удостаивались долгого разговора с Каупервудом, и это очень интересовало ее. Его поручения к ней всегда были лаконичными, он полагался на ее природную сообразительность там, где приходилось ограничиваться лишь намеками.

– Вы понимаете, не так ли? – обычно спрашивал он в таких случаях.

– Да, – отвечала она и чувствовала себя более значительной персоной, чем обычно.

Контора был опрятная и красивая, как сам Каупервуд. Утреннее солнце освещало огромное восточное окно, закрытое бледно-зелеными спущенными шторами, и создавало ее романтическое настроение. Личный кабинет Каупервуда, как и Филадельфии, представлял собой обшитую вишневыми панелями звуконепроницаемое помещение, в которой он мог полностью отгородиться от окружающего мира. За закрытыми дверями кабинет превращался в святая святых. Он завел благоразумное правило как можно чаще держать дверь открытой, даже когда не диктовал письма. Именно в получасовые интервалы, предназначенные для диктовки, он больше всего сближался с мисс Новак. По прошествии многих месяцев, поскольку он был увлечен связью с другой женщиной, о которой она ничего не знала, Антуанетта иногда приходила на работу с ощущением нехватки воздуха или девичьей стыдливости. Ей никогда не приходило в голову откровенно признаться в своем желании близости с Каупервудом. Это бы отпугнуло ее, заставив усомниться в собственной нравственности, и тем не менее она продолжала постоянно думать о нем. О его густых, светлых, всегда аккуратно расчесанных волосах, о его больших, ясных, спокойных глазах, о его ухоженных руках, таких сильных и ловких, о его великолепных костюмах в изысканную тонкую полоску. Как все это восхищало ее! Он всегда казался далеким и недостижимым, кроме тех случаев, когда оказывался рядом с ней, и тогда он вдруг становился невероятно близким и доступным.