Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Теперь Каупервуд искусно симулировал любовь и изображал нежные чувства, чего на самом деле давно уже не было. Он покупал ей цветы, драгоценности и безделушки, он заботился о ее комфорте, но одновременно оглядывался по сторонам, желая тайных удовольствий. Эйлин же наслаждалась вниманием и восхищением человека, который держал ее в своей власти и которого она, несмотря ни на что, любила.

Наверное, вы можете представить настроение полководца, потерпевшего сокрушительное поражение, или сотрудника, который после многолетней верной службы вдруг получил приказ об увольнении. В чем может найти утешение любящее сердце, когда его любовь больше не имеет никакого значения, и все, что было положено на алтарь нежной привязанности, оказалось напрасной жертвой? В философии? Это пустые игры разума. В религии? Для этого нужен метафизический склад ума. Эйлин больше не была грациозной, волевой, энергичной девушкой 1865 года, когда Каупервуд впервые встретился с ней. Да, она по-прежнему была красавицей, – цветущей, статной женщиной тридцати пяти лет, выглядевшей не более чем на тридцать, – но, увы, она чувствовала себя такой же очаровательной девушкой, как в юности. Женщине, независимо от ее положения, всегда мучительно сознавать, что она стареет, и что блуждающий огонек любви исчезает в непроглядной тьме. В час своего торжества Эйлин узрела, как умирает любовь. Было бесполезно (как она иногда делала) внушать себе, что любовь может ожить и вернуться. Ее чрезвычайно практичный взгляд на жизнь подсказывал, что этого не может быть. Хотя она повергла Риту Сольберг, но хорошо понимала, что прежняя верность и постоянство Каупервуда ушли навсегда. Она больше не была счастлива. Любовь умерла. Эта сладостная иллюзия с жемчужно-розовыми сердечками и оборочками, этот смеющийся Купидон с затуманенным взором, этот юный побег живой лозы, нашептывавший грезы о вечной весне, за которым таятся влюбленные сердца, более не существовали.

Напрасны были слезы, бурные вспышки и душевные терзания; напрасно она гляделась в зеркало, где отражались ее округлое, пышное тело, все еще свежее и соблазнительное. Однажды, увидев в зеркале темные круги под глазами, она сорвала с шеи чудесные кружева, которые только что прикладывала, бросилась на кровать и разрыдалась, что, казалось, сердце разорвется. К чему наряды? К чему украшения? Фрэнк больше не любит ее. Что теперь значил для нее прелестный особняк на Мичиган-авеню, изысканный французский будуар, или наряды, исполненные портновского искусства, или шляпки, похожие на цветущие орхидеи? Суета, все суета! Словно ворон, усевшийся в дверях, горестное напоминание о траурных вдовьих одеждах, был рядом и каркал: «Никогда, никогда!» Эйлин знала, что сладостная иллюзия, временно привязавшая к ней Каупервуда, исчезла безвозвратно.

Его физическое присутствие осталось. Его шаги раздавались в комнате по утрам и вечерам, в долгие безрадостные ночные часы она слышала его дыхание рядом с собой и ощущала его руку, лежавшую на теле. Были и другие ночи, когда он не возвращался домой и «уезжал из города», и она была вынуждена принимать его оправдания за чистую монету. К чему ссориться, спрашивала она себя. Что она может поделать? Она ждала и ждала. Чего?

А Каупервуд видел неизбежные следы времени, недавно едва заметные, наблюдал угасание юношеского огня, порой вздыхал, но поворачивался лицом туда, где расцветала новая жизнь и молодость. Ему претила возвышенная преданность и воспоминания вместо прежних страстей и желаний. После расставания с Ритой Сольберг, утраты ее вдохновлявшей безмятежности и легкости, неведомые Эйлин, он испытывал душевное томление и стремился вновь обрести подобное. По правде говоря, его всегда привлекала юность, красота и горделивость женской натуры, новизна характеров и темпераментов, точно так же, как его привлекали картины, старинный фарфор, музыка, архитектура, великолепные празднества и упоение властью под аплодисменты обожествляющей толпы.

Хаотичные любовные связи Каупервуда были естественным проявлением его темперамента, от природы порочного, морально неустойчивого и анархического. С одной стороны, можно было сказать, что он стремился к обретению идеала, но можно лишь удивляться тому, как иногда меняются наши идеалы, заставляя нас блуждать во тьме. В конце концов, что такое идеал? Дух, туман, едва уловимый аромат, принесенный ветром, сказочная мечта. Влюбленность такой девушки, как Антуанетта Новак, пожалуй, напрягало и утомляло его. Она была слишком пылкой и обременительной, поэтому он, хотя и не без труда, он постепенно высвободился из этих запутанных отношений. С тех пор он на короткое время вступал в близость с другими женщинами, но не испытывал особого удовлетворения. Дороти Ормсби, Джезабель Хинсдейл, Тома Льюис, Хильда Джуэлл – в памяти сохранились только имена. Одна из них была актрисой, другая – стенографисткой, третья – дочерью одного из его богатых акционеров, четвертая работала в церкви и обратилась к нему за благотворительными пожертвованиями для сиротского приюта. Иногда случались неприятности, сцены и слезы, но так бывает со всеми, кто отклоняется от привычного хода вещей. По меткому замечанию Наполеона, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.

Появление Стефани Плэтоу, девушки, происходившей из еврейской семьи иммигрантов из России, с одной стороны, и семьи уроженцев Юго-Запада, с другой, стало знаменательным событием в жизни Каупервуда. Она была высокой, изящной, блестяще образованной и юной, во многом походила на Риту Сольберг по своему оптимизму, окрашенному каким-то фатализмом, который, когда он лучше познакомился с ней, глубоко тронул его душу. Ее отец, Исидор Плэтоу, был богатым торговцем пушниной из Чикаго. Это был дородный человек с мягкими манерами, медлительный, но обладавший здравой деловой жилкой настоящего еврея, с неопределенным мировоззрением, приводившим то к одному, то к другому, но обязательно полезному для его коммерции. Он был почитателем Генри Джорджа и альтруистических взглядов Роберта Оуэна, хотя был определенным снобом в выборе своих знакомств. Он был женат на Сюзетте Осборн, девушке из Техаса, которая служила у него бухгалтером. Миссис Плэтоу была грациозная, приятная и умная, умело использующая любой шанс продвинуться в обществе, иными словами, честолюбивая карьеристка. Ей хватало ума понять, что умение разбираться в литературе, искусстве и политике имеет неоценимое значение, поэтому она «увлекалась» подобными вещами.

Любопытно, как черты характера родителей смешиваются и проявляются в детях. По мере взросления Стефани приобретала некоторые черты, свойственные отцу и матери, но принимавшие новые оттенки в ее еще не установившемся характере. Она была высокой, стройной и гибкой, имела переменчивое настроение, скрытный, молниеносный блеск иногда вспыхивал в ее темно-карих, почти черных глазах. У нее были полные, чувственные губы, изящная шея и смуглое, тяжеловатое, но красиво вылепленное лицо с мечтательным, иногда томным выражением. От отца и матери она унаследовала склонность к живописи, литературе, философии и музыке. Уже в восемнадцать лет она мечтала, что будет петь, писать картины, сочинять стихи и прозу, играть на сцене. – словом, ей хотелось всего сразу. Уверенная в своих суждениях о достойном и недостойном, она была склонна придавать излишнее значение любому капризу своего настроения или мимолетной прихоти. Наконец, она была чрезвычайно страстной натурой и грезила о бурном союзе с художником, поэтом или музыкантом – любым представителем этого заманчивого мира искусства.