Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Каупервуд впервые увидел ее июньским утром на борту «Центуриона», когда судно стояло у причала в Нью-Йорке. Они с Эйлин направлялись в Норвегию, а Стефани с отцом и матерью – в Данию, затем в Швейцарию. Она облокотилась о перила правого борта и глядела на стаю чаек, осаждавших бортовой люк камбуза. Она предавалась своим мечтаниям, и вся была погружена в них. Он мельком взглянул на нее, отметив, что она была высокой и изящной и что темно-серое плиссированное платье с большим шарфом из серого шелка, окутывающим ее плечи, талию и обернутым вокруг одной руки на манер индийских сари, ей очень к лицу. Ее лицо казалось очень смуглым и слегка болезненным, а круги под глазами как будто указывали на непереносимость морской качки. Черные волосы под модной шляпкой тоже не избежали его критического взора. Потом она появились вместе с отцом за капитанским столом, куда Каупервуды тоже получили приглашение.

Каупервуд и Эйлин не знали, как им относиться к этой девушке, хотя она заинтересовала их обоих. Они не подозревали о ее чрезвычайно неуравновешенной натуре. Она была творческой личностью, но при этом неопределившейся и изменчивой, как вода. Ею владели переменчивые чувства и настроения. Каупервуду понравились смутно еврейские черты ее лица, стройная округлая шея и темные, с поволокой глаза. Она слишком молода и находится в плену своих фантазий, решил он и перестал обращать на нее внимание. Поездки продолжалась десять дней, он часто видел ее в разном настроении, гуляющей под руку с молодым евреем, которым, казалось, она сильно увлечена, играющей в настольный мяч, читающей с серьезным видом в укромном уголке, куда не залетал ветер и не доставала морская пена. Как правило, она выглядела удивительно невинной, отстраненной и мечтательной. Но иногда ею как будто овладевало бурное воодушевление: ее глаза вспыхивали, лицо оживлялось и озарялось сильными эмоциями. Однажды он видел ее трудившейся над маленьким деревянным бруском и вырезавшей экслибрис тонким стальным ножом.

Юность Стефани и кажущаяся ее наивность, отсутствие явного светского лоска, показались Эйлин безопасными, и она стала вполне дружелюбно относиться к девушке. Будучи гораздо более тонкой и проницательной, чем Эйлин, Стефани составила свое мнение о ней, о ее интеллектуальных способностях и о том, как добиться ее расположения. Она подружилась с Эйлин, изготовила экслибрис для нее и набросала ее портрет. Она призналась Эйлин, что хотела бы поступить на сцену, если позволят родители. В свою очередь, Эйлин пригласила ее осмотреть художественную коллекцию Каупервуда, когда они вернутся в Чикаго. Она не догадывалась, какую роль предстояло сыграть Стефани в жизни ее мужа.

Каупервуды, сошедшие на берег в Гетеборге, больше не видели Плэтоу до конца октября. Эйлин, чувствуя себя одинокой, нанесла визит Стефани, вскоре после этого Стефани приехала на Южную сторону в гости к Каупервудам. Ей понравилось бродить по дому и предаваться задумчивым мечтаниям в каком-нибудь уголке богатого интерьера за компанию с книгой. Ей понравились картины Каупервуда, его коллекция нефрита, миниатюрных книг и сияющего старинного хрусталя. Из разговоров с Эйлин она поняла, что супруга Каупервуда не испытывает подлинного интереса к этим вещам, что выражение восхищения – чистое притворство, за которым скрывается только тщеславная гордость стоимостью этой собственности. Для самой Стефани некоторые богато иллюстрированные книги и хрустальные вазы были предметом почти чувственного наслаждения, понятного только артистическим натурам. Они открывали для нее дверь в мир таинственных фантазий и пышных обрядов. Ее душа откликалась на эти образы, жила с ними них и испытывала необычный восторг, как от стройного звучания оркестровой музыки.

При этом она часто думала о Каупервуде. Действительно ли ему нравятся эти вещи или он покупает их только ради, чтобы приобрести? Она много слышала о псевдоценителях искусства, выставляющих напоказ то, в чем они сами ничего не смыслили. Она вспоминала Каупервуда, прогуливающегося по палубе «Центуриона». Она помнила его большие, проницательные, глубокие глаза, в которых сквозил ум. Он казался ей более сильным и значительным человеком, чем ее отец, хотя она не могла объяснить почему. Он всегда хорошо выглядел, собран и казался целеустремленным. Во всем, что он говорил или делал, ощущалась дружелюбность, хотя в ее присутствии он мало что говорил или делал. Иногда его взгляд казался ей насмешливым, и она подозревала, что в глубине души он постоянно посмеивается над чем-то, что ей не понять.

Спустя полгода после возвращения Стефани в Чикаго, она редко видела Каупервуда, который занимался своим проектом городского транспортного строительства. По воле случая она попала в сети другого интереса, который на какое-то время отдалил ее от Каупервуда и Эйлин. На Западной стороне в кругу друзей и подруг ее матери был учрежден любительский театральный кружок, имевший недостижимую цель поднять драматическое искусство на новый уровень. Эта старая как мир проблема неизменно привлекает интерес неопытных театралов. Все началось в доме Тимберлейка, одного из нуворишей Западной стороны. В их просторном особняке на Эшленд-авеню имелась сцена, и Джорджия Тимберлейк, романтическая девушка двадцати лет с рыжеватыми волосами, воображала себя актрисой. Миссис Тимберлейк, толстая, добродушная мамаша, потакавшая желаниям дочери, потворствовала ей. После нескольких неуклюжих постановок «Комоса» и «Пирама и Фисбы» Мильтона, а также импровизированного выступления Арлекина и Коломбины, сценарий для которого написал один из членов общества, эта труппа переместилась в студийную обстановку Нью-Артс-Билдинг. Портретист по имени Лэйн Кросс, который в гораздо меньшей степени был художником, нежели театральным режиссером, хотя не блистал ни в том, ни в другом, и зарабатывал на жизнь, объявив себя живописцем и надувая простаков, получил лестное для себя предложение стать режиссером.

Мало-помалу «Актеры Гаррика», как они теперь стали называться, добились немалого мастерства и умения в постановке классических и псевдоклассических произведений. Они поставили «Ромео и Джульетту» почти без декораций, «Ученых женщин» Мольера, «Соперников» Шеридана и «Электру» Софокла. Обнаружились таланты, и в конце концов в труппе появились две актрисы, которые в дальнейшем получили известность на театральной сцене США. Одной из них была Стефани Плэтоу. Среди активных членов любительского общества насчитывалось около десяти девушек и женщин и примерно столько же мужчин разного рода и племени, которых мы не будем подробно обсуждать здесь. Имелся также театральный критик Гарднер Ноулз, весьма привлекательный и щеголеватый молодой человек, имевший тесный контакт с «Чикаго Пресс». Шикарный в своих хорошо сидящих брюках, с яркой тросточкой в руке, он появлялся в студийных комнатах во время традиционных чаепитий по вторникам, четвергам и субботам, и обсуждал достоинства постановок. Таким образом, новости об «Актерах Гаррика» постепенно просочились на страницы газет. Лэйн Кросс, самозваный живописец, возглавлявший труппу, по природе своей был распутником и хитрым соблазнителем, маскировавшим свою безнравственность своим вкрадчивыми благопристойными манерами. Он интересовался девушками, в том числе Джорджией Тимберлейк, Ирмой Оттли, напористой румяной девицей, исполнявшей комические роли, а также Стефани Плэтоу. Они и еще одна девушка по имени Этель Такерман, очень эмоциональная и романтичная, умеющая замечательно танцевать и петь, дружили между собой. Завязались интимные отношения, но в такой обстановке никто не думал о заключении брака, и они приводили к лишь к половой распущенности. Этель Такерман стала любовницей Лэйна Кросса, Ирму Оттли отдалась молодому светскому хлыщу Блиссуму Бриджему, а Гарднер Ноулз, пылкий поклонник Стефани, овладел ею как-то вечером в ее собственном доме, когда пришел якобы для того, чтобы взять у нее интервью, а потом напал на нее. Он нравился ей, но она не была влюблена в него. Но, будучи щедрой, страстной, эмоциональной, неопытной, молчаливой и любопытной, не имея представления о границах дозволенности, она позволила свершить весьма жесткий акт насилия над собой. Она не была трусихой; просто ее воля была слишком слабой и неопределенной. Ее родители так ничего и не узнали. Когда это произошло, другой мир – мир плотских наслаждений – распахнулся перед ней.